Нажмите на меню справа
ШКОЛА
Материал подготовил В.И. Щипин.
Свою историю старейшее из ныне существующих учебных заведений г. Королёва — средняя общеобразовательная школа № 22 в микрорайоне Текстильщик ведёт с момента её основания в 1876 году фабрикантом Владимиром Григорьевичем Сапожниковым в сельце Куракине Мытищинской волости Московского уезда.
Куракинская школа Сапожниковых

В середине 70-х гг. XIX века известный московский предприниматель В.Г. Сапожников решил расширить свое производство шелковых и парчовых тканей и в дополнение к Московской шелкоткацкой фабрике открыть в Подмосковье еще одну фабрику, которая должна была стать образцовым текстильным предприятием. Так в 1875 году в сельце Куракине на правом берегу Клязьмы появилась новая шелкоткацкая фабрика. Либерально настроенный и прогрессивно мыслящий фабрикант полагал, что помимо технических новшеств фабрика должна располагать и развитой инфраструктурой. Началось строительство спальных помещений (казарм) для рабочих, бани, прачечной, торговой лавки. Медицинское обслуживание должна была обеспечить бесплатная Елизаветинская лечебница, открытая дядей В.Г. Сапожникова Сергеем Владимировичем Алексеевым в соседней деревне Комаровке 26 ноября 1873 года[1].
В.Г. и Е.В. Сапожниковы. Любимовка. 1912 г. Фото А.П. Боткиной.
Сложнее обстояло дело с обучением детей рабочих. В 1875 году в Мытищинской волости существовало только три начальных народных училища: Мытищинское земское, Листвянское частное (в нынешней Мамонтовке) и Болшевское Императорского человеколюбивого общества. Все они были расположены достаточно далеко от Куракина и не могли принять дополнительное число учеников. Поэтому в 1876 году В.Г. Сапожников открыл частное бесплатное начальное училище при фабрике в Куракине. Попечительницей училища стала его жена, 20-летняя Елизавета Васильевна Сапожникова, преподавать Закон Божий согласился дьякон Болшевской церкви Иван Александрович Никольский. Учительницей общеобразовательных предметов была приглашена совсем юная и неопытная учительница, закончившая в том же году Полоцкое училище духовного ведомства Елизавета Ивановна Фалютинская[2]. Елизавета Ивановна блестяще сдала выпускные экзамены и бесстрашно отправилась в совершенно незнакомые ей места, где, как оказалось в дальнейшем, ей предстояло проработать всю свою жизнь.
Личное дело Е.И. Фалютинской
Для школы было построено специальное одноэтажное деревянное здание. В нем разместились две классные комнаты общей площадью 45 квадратных метров и квартира учительницы. Сапожниковы полностью обеспечивали школу учебниками, наглядными пособиями и канцелярскими принадлежностями.
Учебная программа соответствовала программе, разработанной Московским уездным училищным советом, и предусматривала обучение в течение трех лет Закону Божьему, письму, чтению и арифметике. Первоначально предполагалось, что во вновь открытой школе будут обучаться девочки, живущие в Куракине, в том числе работающие на фабрике. Наплыв желающих оказался огромным. 1 сентября за школьные парты новой школы село сразу 106 девочек! Причем рядом с четырьмя 8-9-летними малышками сидели уже девицы на выданье: 16-17 лет[3]. Но первый блин оказался комом. Работницам фабрики было трудно совмещать работу и учебу. Молодая преподавательница не могла добиться твердого усвоения учебного материала сотней разновозрастных учениц. Был велик отсев.
Потерпев неудачу в первом учебном году, попечительница и преподаватели решили радикально пересмотреть подход к организации учебного процеса в школе. Во-первых, было резко ограничено число учащихся, во-вторых, приоритет при приеме стал отдаваться мальчикам, так как родители учащихся были прежде всего заинтересованы в обучении сыновей. Во многом это было обусловлено тем, что мальчики, получившие свидетельство об окончании начального училища в дальнейшем пользовались льготой — в случае призыва в армию срок службы для них сокращался на два года. В-третьих, приниматься в школу стали дети не только из Куракина, но и из близлежащих селений: Тарасовки, Максимкова, Любимовки и Комаровки. Результат не замедлил сказаться. Инспектор народных училищ Московского уезда И.Ю. Некрасов в 1878-1879 учебном году посетил Куракинскую школу. В своих заметках о частных сельских училищах уезда он писал: «Куракинское училище тоже с нынешнего года начало правильный ход обучения по программе Училищного Совета. Оно вообще открыто недавно, и прежде учились в нем лишь девочки из живущих при фабрике, теперь оно устроено и для мальчиков. Господа Сапожниковы не жалеют средств и забот на лучшее развитие своего училища»[4].
Интересные сведения о школе можно почерпнуть из «Сборника статистических сведений по Московской губернии», выпущенного отделом санитарной статистики Московского земства под руководством Ф.Ф. Эрисмана в начале 1880-х гг.: « При фабрике имеется школа, занимающая отдельный домик вне фабричного двора. Она состоит из двух отделений, мужского и женского, из которых каждое помещается в особой небольшой комнатке (8,7 и 6,2 куб. сажен); в мужском отделении имеется 9 столов, в женском 4 стола; за каждым столом помещается по 2 ученика. Классные комнаты светлые (1:9 и 1:10,5) и отапливаются одною общею голландскою печью с двумя вытяжными отдушинами. В школе преподаёт учительница. Кроме детей служащих на фабрике и кроме малолетних рабочих, обучаются и крестьянские дети: первые занимаются с 5 до 7 с половиной часов вечера, последние с 9-ти часов утра до 2-х часов пополудни. Рабочие-малолетки, посещающие школу, отпускаются для этого раньше с фабрики, так как по убеждению владельца, вынесенному им из практического опыта, посещение школы несовместимо с полной работой»[5].
В 1880 году Куракинское училище, в котором были только младшее и среднее отделения (всего 27 человек), приняло в старшее 7 человек из Листвянского частного училища, располагавшегося на территории нынешней Мамонтовки. В мае того же года все они успешно сдали выпускные экзамены и получили свидетельства от окончании училища. Инспектор народных училищ Н.И. Каверзнев в своем отчете отмечал: «Успехи по всем предметам хороши. Здание для училища светлое, теплое, удобное, классная мебель удобная. Учебных пособий и руководств вполне достаточно. Все это жертвуется попечительницей, женою учредителя Е.В. Сапожниковой»[6].
Как видно, учительница Елизавета Ивановна Фалютинская постепенно набиралась опыта, ученики год от года демонстрировали хорошие знания. В 1882-1883 учебном году в трех отделениях школы училось 38 человек (33 мальчика и 5 девочек), а в помощь Фалютинской была приглашена еще одна учительница — Вера Калинниковна Савицкая, которая преподавала в младшем отделении. Это позволило Елизавете Ивановне взять на себя дополнительную нагрузку — преподавание в старшем отделении основ чертежного дела. Это не осталось незамеченным для Училищного совета. Член совета В.П. Афанасьев, присутствовавший на выпускном экзамене, с удовлетворением констатировал: «Экзаменуя детей, становится очевидным, что учителя Фалютинская и Савицкая энергично трудились над развитием детей. То же следует выразить и о законоучителе диаконе Никольском. В Куракинском училище следует обратить внимание на прекрасные успехи учащихся по чертежной части, которыми дети обязаны всецело почтенной преподавательнице Е.И. Фалютинской»[7].
Для подростков, работающих на фабрике, рабочий день был сокращен до 8 часов, причем это было сделано в 1881 году — за два года до вступления в силу закона о труде малолетних, вводившего эту норму, а для тех из них, кто совмещал учебу и работу, было определено время учебы: с 17.00 до 19.30[8]. Так в Куракине появился прообраз будущих вечерних школ рабочей молодежи.
При школе была создана богатая библиотека, постоянно пополнявшаяся новыми книгами. Ей пользовались не только ученики школы, взрослое население Куракина также активно читало книги из школьной библиотеки.
Старания попечительницы и педагогов школы не могли не сказаться. В 1884 году член Училищного совета В.И. Орлов высоко оценил успехи преподавателей и учеников: «Господа Сапожниковы, очевидно, с любовью относятся к своему училищу и не останавливаются перед расходами для надлежащей его постановки: школьное здание прекрасно приспособлено для занятий и обладает надлежащим простором, помещение учительниц, находящееся в том же здании, также удобно. В училище имеется много наглядных пособий, помогающих ученикам основательно усваивать все преподаваемое им. Благодаря всему этому, а также и тому, что учительницы и законоучитель вполне опытны в деле преподавания и с энергией ведут его, успехи учеников, обнаруженные на экзамене, вполне достаточны.
По Закону Божиему ученики младшего отделения хорошо усвоили молитвы и имеют понятие о всех двунадесятых праздниках; ученики среднего отделения отчетливо изучили все 12 членов символа веры, прекрасно рассказывали притчи и чудеса Христовы и обнаружили удовлетворительное знание песнопений и священных действий, входящих в состав божественной литургии. Читают по любой книге внятно и с пониманием, прочитанное хорошо рассказывают, знают наизусть много стихотворений и порядочно декламируют их. Ученики среднего отделения довольно основательно усвоили весь элементарный курс грамматики, написали во время экзамена под диктовку почти все без ошибок. Почерк всех учеников замечательно твердый и красивый, достигается это неуклонным применением принятого метода скорописи, чем занимается г-жа Фалютинская, обладающая сама прекрасным почерком.
Арифметические задачи, как умственные, так и письменные, решают довольно быстро и отчетливо рассказывают план решения. Ученики среднего отделения имеют некоторые сведения из родиноведения и мироведения, что достигается толковым чтением, сопровождаемым объяснениями. Вообще училище поставлено очень хорошо, ввиду чего я позволил бы себе предложить выразить от Училищного совета признательность г-же попечительнице»[9].
Но совершенству нет предела, и для повышения навыков церковного пения в школу был приглашен известнейший регент хора Чудова монастыря, располагавшегося в московском Кремле, Алексей Иванович Мечёв [10].
С 1884 года и вплоть до конца XIX века в отчетах Московского уездного училищного совета отзывы о Куракинской школе Сапожниковых только превосходные. Ежегодно попечительница и учителя получали благодарности совета. В 1887 году законоучитель дьякон Никольский за отличную работу в Куракинской школе епархиальным ведомством был награжден серебряной медалью, а в 1888 году попечительница школы Е.В. Сапожникова получила письменную благодарность министра народного просвещения графа Делянова.
В 1894 году Закон Божий стал преподавать священнник Болшевской церкви Николай Сергеевич Георгиевский. Его преподавательская деятельность в Куракинской школе продолжалась вплоть до 1917 года. При Советской власти он продолжал выполнять обязанности протоиерея все того же Космодамианского храма в Болшеве. В 1931 году протоиерей Георгиевский был арестован, обвинен в контрреволюционной агитации и сослан на 3 года в Казахстан. Через два месяца после ареста шестидесятишестилетний отец Николай умер в пересыльной тюрьме ОГПУ в Алма-Ате. В апреле 2005 года Русской православной церковью он был причислен к лику святых[11].
К 1900 году в школе училось уже 112 человек, преподавание вели три учителя: Фалютинская Е.И., Горин С.И., Горина Ю.К. Старое здание уже с трудом вмещало такое количество учащихся, и хотя еще в 1885 году к школьному зданию была сделана пристройка, Сапожниковы решили выстроить для школы более просторное и удобное помещение.
Так, в 1901 году распахнулись двери нового школьного здания[12]. Оно было деревянным, двухэтажным. На первом этаже было расположено два класса и квартиры учителей, куда вел отдельный вход, на втором — три класса. Общая площадь учебных помещений составляла 195 кв.метров. Школа отапливалась печами, облицованными белыми изразцами, в здании был водопровод, а освещалось оно электричеством от фабричной электростанции!
Расходы на содержание школы ежегодно обходились Сапожниковым более чем в 3000 рублей. Из них жалованье учителям составляло 2330 рублей, приобретение книг и канцелярских принадлежностей 220 рублей, устройство ежегодной рождественской елки — 100 рублей[13]. Существенное увеличение учебных площадей позволило начать обучение детей ремеслам: девочек в специальном классе рукоделия, а мальчиков — в переплетном классе.
В 1910 году Московский уездный училищный совет принял решение о переводе части школ уезда на четырехлетний срок обучения. Причем в земских учебных заведениях дополнительных должностей преподавателей не предусматривалось. Иное дело частная школа Сапожниковых. С 1912 года в ней был открыт четвертый класс, а штат учителей пополнился еще одной преподавательской должностью. Преподавать в школу была приглашена Елизавета Алексеевна Дорофеева, закончившая в том же году Московскую женскую гимназию. В 1912/13 учебном году в школе в четырех классах училось 123 человека (63 мальчика и 55 девочек)[14]. Такой школа подошла к Первой мировой войне и революциям 1917 года.
В первой половине 1918 года школа функционировала более или менее нормально. Финансирование еще продолжало поступать от фабрики, но после национализации предприятия, а затем и его полного закрытия ввиду отсутствия сырья начались серьезные проблемы. Нехватка дров для отопления, отсутствие керосина для освещения (электричества не было уже давно), неработающий водопровод. К этому следует добавить болезни, повсеместный голод. В «Школьном отчете Пролетарского района за 1920 год» говорилось, что «отсутствие продовольствия заставляет учителей зачастую бросать школу, ибо на 18 фунтов хлеба прожить было невозможно. Из-за этого райнаробраз лишался иногда энергичных школьных работников»[15].
Е. А. Дорофеева с учениками. 1935 г.
Тем не менее маленький педагогический коллектив продолжал упорно трудиться. Школа стала именоваться Куракинской школой I ступени. В 1919 году заведующей школой была уже упоминавшаяся Е.А. Дорофеева, вместе с ней работали Ефремова Софья Николаевна, Забалуева Екатерина Александровна, Сумцева Евгения Михайловна[16]. В школе насчитывалось 111 учащихся. В 1920 году в соседней Тарасовке была закрыта школа, которой требовался срочный ремонт. В результате в Куракинской школе оказалось почти на 100 учеников больше — из Тарасовки сюда было переведено 80 детей. Вдобавок в 1921 году школа осталась с тремя учителями — от сыпного тифа умерла молодая учительница Е.А. Забалуева, выпускница Московской женской гимназии, успевшая накануне революции закончить три курса Сорбонны.
В этом же году школа понесла и ощутимые материальные потери: решением Пролетарского (Мытищинского) райнаробраза для формирования объединенной педагогической библиотеки района она передала в РОНО богатейшую школьную библиотеку, десятилетиями собиравшуюся Е.В. Сапожниковой. Библиотеку в школе удалось возродить только спустя шесть лет при новой заведующей школой Вере Антоновне Константиновой. Все 130 книг были закуплены в 1926/27 учебном году на средства, собранные учениками.
Неудовлетворительно обстояло дело и с обеспечением учебниками и письменными принадлежностями. Учебников хватало только на 20% учащихся, письменными принадлежностями были обеспечены только 25% учеников[17].
В 1922 году вновь заработала шелкоткацкая Куракинская фабрика, теперь уже бывшая Сапожниковых, а в следующем, 1923 году, она стала называться «Передовая текстильщица». Школа тоже изменила свое название, теперь она именовалась школой I ступени при фабрике
«Передовая текстильщица».
В 1932 году школа стала неполной средней с семилетним сроком обучения. Появились учителя-предметники: математики, русского, немецкого языков, естествознания, истории. Всего штат педагогов увеличился до 12 человек. Вырос и административно-технический персонал — появился завхоз, делопроизводитель, 4 уборщицы.
Директор школы в 1936-1941 гг. К.И. Лифанов
В 1936 году был назначен новый директор школы Лифанов Кузьма Иванович 1905 г.р., окончивший Калужскую совпартшколу II ступени в 1930 г.,член ВКП(б) с августа 1927 г. До назначения на должность директора школы он работал в Калужском и Мытищинском РОНО. В школе преподавал историю. Вместе с ним приступил к работе его старший брат Иван Иванович Лифанов, выпускник педагогического отделения Тимирязевской сельскохозяйственной академии, который преподавал химию, естествознание, географию[18].
Продолжали преподавать в начальных классах учителя с дореволюционным педагогическим стажем: Попова Александра Николаевна, 1890 г.р., общий педагогический стаж 30 лет на 1 января 1939 года, Дорофеева Елизавета Алексеевна, 1892 г.р., педагогический стаж — 27 лет.
Киселло Н.П. и Коханюк Елена Тихоновна преподавали русский язык, математику — Литвин Рахиль. В 1935-1936 гг. немецкий язык вела Дюшен Елизавета Александровна, человек нелегкой судьбы. Дочь известного дирижера Александра Дюшена, она в 1912 году вышла замуж за богатого предпринимателя, фабриканта А.Е. Крашенинникова. В 1930 году тот был осужден по делу «Промпартии». После отбытия срока в 1934 году Крашенинников с
семьей нашел приют в Тарасовке, работал почтальоном. Жена «врага народа» была курьером, работала на торфоразработках. В 1935 году ей удалось устроиться в школу при фабрике «Передовая текстильщица»[19]. Но здесь надолго она не задержалась, видимо, считалось политически неграмотным допускать к педагогической работе члена семьи репрессированного по 58-й статье.
В 1930-е гг. количество учащихся резко выросло: в 1936 г. учеников было 299 человек, в 1937 — 328, а в 1938 г. уже 418. Школа перешла на работу в две смены.
Постепенно стала улучшаться материальная база. В школе появились радиоприемник, патефон, проекционный фонарь, а в 1938 году даже узкопленочная киноустановка. Существенно выросла библиотека. Если в 1936 году школа располагала всего 211 книгами, то через два года библиотека выросла более чем в 6 раз и насчитывала 1305 томов художественной литературы.
Грянула Великая Отечественная война. В действующую армию ушли директор школы К.И. Лифанов, его брат И.И. Лифанов, учитель начальных классов П.Н. Небольсин. Политрук К.И. Лифанов пропал без вести 6 августа 1941 года в боях у Таллина. В одном из последних писем он писал: «Страшно идти в неизвестный смертельный бой, но долг заставляет это делать решительно и смело»[20].
Дважды раненный старший лейтенант И.И. Лифанов вернулся с фронта кавалером ордена Красной звезды[21], продолжал работать в школе, гвардии сержант П.Н. Небольсин был награжден медалями «За отвагу», «За боевые заслуги» и «За оборону Москвы»[22], после войны работал председателем профкома фабрики «Передовая текстильщица».
В 1941 году был назначен новый директор школы — Петр Антонович Агапкин. Он проработал на этой должности до 1953 года.
Важное событие произошло в школе в феврале 1949 года — Указом Президиума Верховного Совета СССР за успехи в педагогической деятельности, за безупречную и долголетнюю работу учительница начальных классов Елизавета Алексеевна Дорофеева была награждена орденом Ленина.
Немало энергии и энтузиазма вложили ученики и учителя школы в дело строительства поселкового стадиона. Стадион строился методом «народной стройки», основную нагрузку, конечно, несли комсомольцы фабрики, но и учащиеся под руководством директора школы П.А. Агапкина и учителя физкультуры Владимира Георгиевича Рогунова активно помогали взрослым. Только деревьев и кустарников на территории стадиона было высажено около 4 тысяч штук. 21 июня 1950 года на празднике открытия стадиона П.А. Агапкин с гордостью провел колонну школьников в рядах физкультурников фабрики и поселка. С этого момента школа получила полноценную спортивную базу, где проводились уроки физкультуры[23].
1948 год. Педагогический персонал школы. 1-й ряд слева направо: Гашигулина А.Г., Дорофеева Е.А., Агапкин П.А. (директор), Ростовская Ю.П., Швейкина М.М.,
           2-й ряд: Бутакова Е.М., Рогунов В.Г., Попова А.И.
Урок в 1-м классе ведет А.И. Попова. Январь 1949 г.
В 1953 году школу возглавила молодой энергичный директор Ираида Алексеевна Малышева (18.9.1924 — 14.7.2001). Она руководила школой 29 лет — до 1982 года. При И.А. Малышевой сложился дружный коллектив квалифицированных педагогов. В школу пришли новые учителя: фронтовики Василий Григорьевич Золотарев и Анна Трофимовна Григорьева, молодые выпускники педагогических училищ и институтов Антонина Ивановна Попова, Мария Ивановна Чернышова, Зинаида Степановна Белова, Елена Павловна Посник, Зинаида Михайловна Щелоченко, Лия Михайловна Курдынина, Нина Ивановна Смирницкая и другие.
1955 г. 1-й ряд слева направо: неизвестная, Попова А.И., Малышева И.А.,
Мельникова А.Т.; второй ряд: Григорьева А.Т., Чернышева М.И., неизвестная, Астафьева М. Г., Барсукова М.В.
Учительница немецкого языка Елена Павловна Посник работала в школе с 1959 по 1964 гг. В 1945 году, когда ей было всего 19 лет, она была необоснованно осуждена на 10 лет за «измену родине». Ей пришлось пройти все круги ада сталинских лагерей: Ягринлаг на Белом море (в нынешнем Северодвинске), лесоповал в Тайшете и, наконец, самое ужасное — урановые рудники на Колыме. Здесь она работала, вынося из забоя на своих хрупких плечах радиоактивную руду. Затем, с 1954 года — ссылка в Красноярский край. Только в 1957 году последовали реабилитация и возможность вернуться в Москву[24]. Еще в ссылке она начала заочно учиться в Московском педагогическом институте иностранных языков, а вернувшись в Москву и закончив учебу, стала преподавать в школе поселка Текстильщик. В 1964 году она перешла в Московский областной институт усовершенствования учителей на должность методиста.
В 1958 году школа стала восьмилетней, а в 1962 году переехала в новое современное здание, в котором расположена до сих пор. В старой, Сапожниковской, школе еще несколько лет работала вечерняя школа рабочей молодежи.
Всего за год было построено новое школьное здание. Оно возводилось строителями СМУ-6 треста «Мособлстрой № 27». Школьники и учителя получили просторные классы и рекреационные помещения, столярную и слесарную мастерские, физический, химический кабинеты и кабинет домоводства, актовый и спортивный залы. На школьном участке появилась собственная котельная, гараж, теплица, спортивный комплекс, был разбит фруктовый сад. Школа стала работать в одну смену, она первая и единственная из учебных заведений города была преобразована в школу продленного дня.
Созданные в 60-е годы музеи В. И. Ленина и Боевой славы были известны далеко за пределами родного города. Пионерская дружина школы им. А. Г. Николаева носила звание правофланговой, а в 1970 году ей было вручено на вечное хранение Красное Знамя. Около 20 пионеров дружины за активную работу были награждены путевками в пионерские лагеря "Артек" и "Орленок". Старший пионервожатый школы Александр Лапшенков вместе с учителями русского языка и литературы А.Т. Григорьевой и З.М. Щелоченко в 1967 году закончил двухгодичную школу журналистики при газете «Калининградская правда». Спустя несколько лет он уже работал в газете «Комсомольская правда», став специальным корреспондентом «Комсомолки» по Средней Азии. Свои публикации он обычно подписывал псевдонимом «Александр Тверской».
В разные годы школу закончили Леонид Попов, доктор экономических наук, профессор Российского экономического университета им. Плеханова; Андрей Щипин, полковник милиции, кандидат педагогических наук, начальник кафедры боевой подготовки Московского университета МВД; Андрей Тихонов, мастер спорта международного класса, лучший российский футболист 1996 года; Андрей Мерзликин, артист театра и кино; Александр Головкин, победитель международного конкурса вышивок 2002 года в Париже.
В 1989 году школу возглавила Надежда Викторовна Голубева, отличник народного образования. В этой школе она училась, здесь в 1967 г. начала педагогическую деятельность в должности старшей пионервожатой, прошла все ступени роста, здесь по настоящее время работает в должности директора школы.
Важнейшее для школы событие произошло в 1993 году, когда 1 сентября изменился ее статус. Она стала называться «Средняя школа поселка Текстильщик». Спустя семь лет, в 2000 году, школа была переименована в муниципальное образовательное учреждение «Средняя общеобразовательная школа № 22» города Королёва. Сегодня школа оснащена современным оборудованием, имеет свой интернет-сайт, электронную почту, локальную сеть. Традиции обучения и воспитания, заложенные за более чем столетний период истории школы учителями Е.И.Фалютинской, Е.А. Дорофеевой, К.И.Лифановым, П.А. Агапкиным, И.А. Малышевой и многими другими, сохраняются и приумножаются ее сегодняшним педагогическим коллективом.


Директор школы Н.В. Голубева
2012 год
[1] Отчет Московской уездной земской управы за 1874 и первую половину 1875 г. / Журналы Московского уездного земского собрания за 1875 г. М., 1876. С. 136.
[2] ЦГАМО. Ф. 976. Оп. 2. Д. 451. Личное дело Е.И. Фалютинской. Л. 1.
[3] Отчет о народном образовании за 1876-1877 учебный год. / Журналы и доклады Московского уездного земского собрания за 1877 г. М., 1878. С. 53, 55, 57.
[4] Заметки инспектора народных училищ И.Ю. Некрасова о частных сельских училищах Московского уезда в 1878-1879 учебном году. / Журналы Московского уездного земского собрания. 1879 г. М., 1879. С. 29.
[5] Цит. по: Ткацкая фабрика при сельце Куракине в 1880 году. / Подмосковный летописец. Историко-краеведческий альманах. 2015, № 1 (43). С. 53.
[6] Отчеты о начальных училищах Московского уезда в 1879-1880 уч. г. / Журналы Московского уездного земского собрания. 1880 г. М., 1881. С. 61.
[7] Отчет о народном образовании за 1882-1883 уч. г. / Журналы Московского уездного земского собрания за 1883 г. М., 1884. С. 80.
[8] Сборник статистических сведений по Московской губернии. Отдел санитарный. Т. 3. Вып. 4. М., 1882. С.145.
[9] Отчеты о начальных училищах Московского уезда в 1883-1884 уч.г. / Журналы Московского уездного земского собрания за 1884 г. М., 1885. С. 47-49.
[10] Сведения о состоянии народных училищ Московского уезда за 1885-1886 учебный год. / Журналы Московского уездного земского собрания. 1886 г. М., 1887. С. 15.
[11] Жития новомучеников и исповедников Российских XX века Московской епархии. Дополнительный том IV. Тверь, 2006. С.165-166.
[12] ЦГАМО. Ф. 4341. Оп. 17. Д. 283. Паспорта неполных средних школ Мытищинского района. Л. 11-26.
[13] ЦИАМ. Ф. 348. Оп. 1. Д. 492. Отчет Куракинской фабрики за 1909-1910 г. Л. 16-17.
[14] Ведомость о начальных народных училищах Московского уезда за 1912-1913 уч. год. / Журналы Московского уездного земского собрания. за 1913 г. М., 1914. С. 82.
[15] ЦГАМО. Ф. 976. Оп. 1. Д. 30. Л. 185 об.
[16] ЦГАМО. Ф. 976. Оп. 1. Д. 30. Л. 35.
[17] ЦГАМО. Ф. 966. Оп. 4. Д. 181. Сведения об укомлектовании школ Пролетарской волости в 1927-1929 гг. Л. 58-59.
[18] ЦГАМО. Ф. 4341. Оп. 17. Д. 283. Паспорта неполных средних школ Мытищинского района. Л. 11-26.
[19] А. Крашенинников. Крашенинниковы из села Караваева. / Московский журнал. 1.11. 2001.
[20] Семейный архив С.К. Лифанова.
[21] ЦАМО. Ф. 33. Оп. 690306. Д. 3252. Л. 136.
[22] ЦАМО. Ф. 33. Оп. 686196. Д. 1434. Л. 296.
[23] Флаг над стадионом. / Путь к победе. № 137. 25.06.1950.
[24] Е.П.Козьмина (Посник). Я счастливый человек. Эпизоды из жизни. / Книга памяти жертв политических репрессий. Мытищинский район Московской области. М., 2009. С. 207-217.

ШКОЛА

Часть II. Учителя и ученики

Преподавательский состав восьмилетней школы пос. Текстильщик 1963 г.

Нижний ряд, слева направо: Смирницкая Н.И., Посник Е.П., Малышева И.А., Мельникова А.Т., Щелоченко З.М., Гашигулина А.Г.
Средний ряд, слева направо: Чернышева М.И., (...), Мирошниченко Л.А., Кладов(?), Рябоштан И.Н., Белова З.С.,
Верхний ряд, слева направо: (...) Курская Г.И., Кукушкина А.Г., Воронова А.А., (...).
На этой фотографии Елене Павловне Посник 37 лет. Именно такой она запомнилась нам, ученикам пятого класса. Мало кто на тот момент знал, какой трудный и опасный путь лежал за спиной этой маленькой хрупкой женщины. За месяцы проведённые под немецкой оккупацией, в родном селе в Калужской области, её обвинили в пособничестве фашистам и сослали на долгие 10 лет в лагеря. Тот нелегкий путь, который предстояло пройти девятнадцатилетней девушке был запечатлён в её воспоминаниях, с которыми мы вам и предлагаем ознакомиться.
Подготовка текста и комментарии — В.И. Щипин
КОЗЬМИНА (в замужестве Посник) Елена (Лидия) Павловна.
Родилась 16 сентября 1926 г. в с. Понизовье Спас-Деменского района Калужской области, русская, из рабочих, беспартийная, работала учителем немецкого языка в Черепетской средней школе. Проживала в г. Лихвин Черепетского района Тульской области (ныне г. Чекалин Суворовского района Тульской области).
Арестована 27 июня 1945 г. Обвинялась по статье 58 п.1 "а" УК РСФСР — измена Родине. 12 ноября 1945 г. решением Военного трибунала Калужской области приговорена к 15 годам каторжных работ, затем срок заменен на 10 лет заключения в исправительно-трудовых лагерях и бессрочной высылке. Направлена в исправительно-трудовой лагерь г. Молотовска (ныне Северодвинск), затем в Тайшет и, наконец, на урановые рудники на Колыму. Освобождена 24 июля 1954 г. После освобождения находилась в ссылке в Красноярском крае. Реабилитирована 19 декабря 1957 г.
После освобождения закончила Московский государственный педагогический институт иностранных языков (ныне Московский государственный лингвистический университет), преподавала немецкий язык в восьмилетней школе посёлка Текстильщик (1959 – 1964 гг.), затем работала методистом, заместителем директора по учебно-методической работе Московского областного института усовершенствования учителей, была членом методического совета по преподаванию немецкого языка при Министерстве просвещения РСФСР. Проживает в г. Мытищи Московской области.

Е.П. Козьмина перед арестом. 1945 г.

Я счастливый человек. Эпизоды из жизни[1].


(Елена Павловна Козьмина)

1. На берегу моря


Здесь — не жить,

Здесь можно выжить...

Выжить! Вопреки молве...

здесь вам, братцы, не в Париже

или где-нибудь в Москве.

А. Ипатов. Из стихов о Северодвинске


Весной 1946 года наш этап из Калужской тюрьмы прибыл в Молотовск, ныне Северодвинск[2]. Около месяца сидели в карантине, затем начали создаваться рабочие бригады. Город строился на болоте. И основными, главными, были земляные работы. Я в эти бригады не попала по состоянию здоровья. К июлю меня определили к пожилым людям. В основном это были латышки. О своей прежней жизни они не рассказывали, да некоторые из них и не говорили по-русски. Какие работы были? Разгрузка барж в порту: доски, бочки.
На пути из лагеря в порт через город мы встречали местных жителей. Их реакцию на нашу процессию очень хорошо выражали дети. Они кричали нам вслед: «Заключёшки— поварёшки». Вид у нас был действительно экзотический: бутсы с подошвами из шин, бушлаты на 2-3 размера больше. Для нас же дети тоже были неожиданностью: значительная часть из них были негритята. Это следствие «второго фронта». Сюда приходили корабли из США, а их матросы очень интересовались русскими красавицами.
Мне было всего девятнадцать лет. Худенькая и росточка небольшого, я на все смотрела с интересом. Я впервые видела Белое море с его приливами и отливами, и природа была для меня непривычная, и общество внимательных рукодельниц — пожилых латышек с чужой для меня культурой.
С наступлением морозов нашу бригаду повели на медицинский осмотр. Меня по состоянию здоровья оставили на зоне (то есть на «общие работы» не выводили). Я очень хорошо «дошла». Мы убирали в бараках. Однажды во время работы на территории зоны ко мне подошла Файшон Алековна[3]. Это была очень красивая, яркая женщина. Я заметила ее еще во время раздачи нам спецодежды: телогреек, бушлатов и т.д. К ней мы подходили расписываться за полученное. С тех пор я здоровалась с ней. Файшон Алековна пригласила меня к себе в бухгалтерию и попросила рассказать о себе. Оказалось, что она хочет помочь мне. И у нее есть такая возможность: направить меня на лагерную кухню калькулятором.
Я никогда до того не слышала о такой специальности. Она сказала, что научит меня, так и было. Зиму я прожила неплохо. Отъелась. И уже готова была к тому, что снова отправят на «общие работы».
Но тут мне помогла ситуация: в лагерях Молотовска не было средних медицинских работников. А больных было много во всех лагерях города. Был даже один лагпункт, полностью отведенный под лазарет - около 10 бараков[4]. Не знаю, чье это было решение, но при нашем лагпункте были пересмотрены личные дела и отобраны пять-шесть человек. Это были студенты медицинских и даже ветеринарных учебных заведений. Меня туда тоже зачислили, как владеющую иностранным языком, и, следовательно, знающую латинский язык. Занимались с нами два врача из заключенных. Занятия проводились после работы и продолжались около четырех месяцев. Передо мной открылась неизвестная мне область человеческих знаний и отношений. В конце всего обучения сдавали экзамены. Комиссия состояла не только из наших врачей-преподавателей, в ней было еще два или три вольнонаемных работника. Меня на экзамен вызвали первой. Наверное, моя кандидатура показалась комиссии подозрительной: ведь я не была до лагеря связана с медициной. И беседовали со мной около часа, а с остальными по 20-30 минут. Но я изо всех сил старалась отвечать правильно.
Прошло еще несколько месяцев, и в конце ноября меня этапировали в госпитальный лагпункт. Я попала в первое отделение. Здесь работал врач из заключенных — латыш[5]. У себя на родине он владел своей клиникой. Врач он был очень опытный. Кроме меня, были еще две медсестры. Что из себя представляло наше первое отделение? Число больных — 110-120. Обыкновенный барак, вход посредине. Справа сразу наша дежурка и в ней стол главврача. Палаты справа и слева, ничем не отгороженные. Лежали больные на кроватях. Матрацы из стружек или опилок. В каждой палате 50-60 человек. Я очень хорошо пополнила свои скоротечные знания во время работы в этом первом отделении. Многие больные были истощены настолько, что не только ходить, но и стоять и сидеть не могли. У некоторых уже началось мозговое истощение. Это ужасно. Лечение было, но очень ограниченное. Усиленного питания не было. Посылки получали только латыши и эстонцы. У русских и этого не было. Здесь и у меня обнаружился авитаминоз. Однажды весной я вошла в дежурную комнату без халата, с обнаженными руками и шеей. По счастью, там в это время был главврач (вольнонаемный Реутов). Посмотрев на меня, он ахнул. Шея и руки у меня были как обваренные. «Пеллагра», — сказал он. Он меня и спас. Тут же назначил лечение.
С новым этапом к нам прибыл еще один врач[6]. У него оказались учебники для высших медицинских учебных заведений. И этими учебниками он разрешил мне пользоваться, а что было мне непонятно — объяснял. Вскоре его перевели в соседний мужской лагпункт на самостоятельный прием в амбулатории. Но часть больных он вел и у нас. При нашем отделении он также исполнял обязанности патологоанатома. Я регулярно присутствовала на вскрытиях. Таким образом я могла и теорию подкреплять через учебники, и наблюдать течение болезни — клинику, и после смерти видеть изменения в органах больного.

Заведующий 1-м отделением центрального госпиталя Аузиньш Х. П. (сидит), Козьмина Е.П. (стоит справа). Молотовск. 1947 г.

Постепенно я все больше входила в жизнь отделения. Знакомилась я и с людьми. Очень интересным был ведущий врач соседнего, второго (туберкулезного) отделения. Это был человек преклонного возраста с манерами человека из высшего общества. До революции, еще молодым врачом, он состоял при медицинской службе царя. Его фамилия — Любарский, имени и отчества не помню. Еще одного врача из заключенных помню, фамилия — Токмонцев. Это был человек среднего (около 50 лет) возраста. Как он себя называл, «специалист из народа». Иногда мне везло присутствовать на консилиумах. Разумеется, главное слово было за Любарским и врачом пятого отделения, тоже из заключенных, Алексеевым. Он был доктор наук, профессор, из какого-то южного города или Краснодара, или Ростова.
Я в первом отделении проработала около года, а потом по просьбе профессора Алексеева была переведена в его пятое отделение, инфекционное. До меня здесь работала одна медсестра, Лида. Ленинградка. Высокая, стройная, довольно симпатичная. И с такими же длинными косами, как и я. Она была очень пунктуальна в работе, хорошо образована. До войны она была студенткой. Но близкого знакомства у нас не произошло. Мы обе имели позади хорошую «школу», чтобы доверяться. Я поняла, что настоящего медицинского образования она тоже не имела. Наверное, краткосрочные курсы перед отправкой на фронт. Но в этом отделении работала давно, и мне было чему у нее поучиться. Здесь не было старшей сестры, обе мы были равны. Рецепты готовили сами по назначению врача. Она следила за своим и моим здоровьем — мы регулярно сдавали анализы. Ведь больные у нас были разные, не только туберкулезники, встречались и венерические. После войны многие вернулись, получив такой «подарок». О себе Лида ничего не рассказывала. Иногда она только вспоминала свое знакомство с Ванеевым. Как я потом узнала, политическим деятелем Ленинграда[7]. Я же раньше эту фамилию не слышала. В этом пятом отделении я продолжала учиться. Больные этого отделения были очень разные, некоторые лежали в отделении около года. Другие — венерические — после подтверждения диагноза отправлялись в специальные лечебницы. Были девочки-прибалтийки с туберкулезом. Были и пленные немцы, наверное, офицеры. Они нас, сестер, ненавидели. Говорить отказывались, утверждали, что не понимают по-русски, на наш немецкий не реагировали. Очень многое в моем медицинском образовании дала мне работа в этом пятом (инфекционном) отделении и общение с профессором Алексеевым. Обстоятельный, неторопливый в работе, очень человечный. О своем прошлом он говорил, что пережил очень голодное детство и нищенскую юность. Прошел через рабфак, потом уже институт, позже получил ученую степень.
Тем временем моего будущего мужа (врача мужского соседнего лагеря) отправили в Кудьму — лесоповальный мужской лагпункт в Архангельской области[8]. А мы с ним уже решили пожениться. Оттуда он смог переправить мне два-три письма. И я ему отвечала. Интерес ко мне не как к старательной медсестре, а как к человеку, он проявил после одного неожиданного эпизода. Я вошла в дежурку, где после обеда находились медики. У них шел оживленный разговор о городе Суджи, и кто-то обратился ко мне с вопросом, почему я молчу. Я ответила, что мне нечего сказать, я ничего не знаю об этом городе кроме того, что там жила моя учительница литературы в 10 классе — Савченко Тамара Илларионовна. Вот это имя и заставило Бориса Михайловича ближе со мной общаться. Оказалось, что она — его родственница, дочь двоюродной сестры его матери. Условий для встреч у нас не было, но мы как-то общались. А о женитьбе речь зашла, когда он показал мне письмо от своей жены, где она писала, что их союз был «ошибкой молодости» и что она встретила человека, которого полюбила и вышла за него замуж. Мне нравился Борис Михайлович, он много знал, читал стихи и сам писал стихи. Заочно он познакомил меня со своей мамой, а я написала своей. Моя сестра, приезжая ко мне на свидание, тоже познакомилась с ним. Впоследствии, после своего освобождения, Борис Михайлович стал хлопотать, чтобы мне после моего освобождения определили место жительства там же, где отбывал ссылку он. И это удалось. Хотя из Магадана, где я к тому времени оказалась, выезд для женщин был очень ограничен.
Вскоре закончилась моя жизнь в Молотовске. Начался процесс разделения «политических» и «бытовиков». И нас, «политических», в феврале повезли этапом в Тайшет. Но это уже другая история.


2. Тайшет


Для голодных, битых, безодежных,

Чей удел в молчаньи умереть,

Были вы единственной надеждой,

Медики особых лагерей.

В.Богородский. Тайшет. 4-я больница, 1947 г.


В начале марта нас привезли на 173-й километр строительства трассы Тайшет — Братск. Везли в телячьих вагонах. Справа и слева сплошные двухъярусные нары, посередине печка-буржуйка. В одни раздвижные двери нас загружали и разгружали, в пути приносили хлеб и кипяток. В других — оборудование для санитарных надобностей в пути. Мне кто-то занял место на верхних нарах, где было теплее. А располагались мы так: ноги к ногам по 7-8 человек. На 173-м километре нас выгрузили и повели к баракам, находившимся метрах в двухстах от линии железной дороги. Лагерь был пустой. До нас здесь жили японцы. Внутреннее оборудование да и планировка зоны еще сохранились. Когда оттуда были выселены японцы, неизвестно. Но бараки были холодные, промерзшие. Первые дни было очень неуютно, даже страшно.
Когда нас привезли, сделали перепись всего наличного состава. Указывали все обычные сведения, но в дополнение — специальность. Эта перепись для нас также была непонятна и только усиливала тревогу.

Однажды объявили, чтобы все медработники явились в барак, где была медсанчасть. Собрались около сорока человек. А в эшелоне приехало две тысячи. Заключенных сюда привезли не только из Архангельска, но и из Казахстана, Воркуты, Урала. И все-таки были сомнения, что все собравшиеся фельдшера и медсестры говорят правду.

Вот и собрали нас, чтобы проэкзаменовать. Комиссия состояла из двух-трех врачей из заключенных и двух-трех вольнонаемных. В результате из 40 человек сдали экзамен только 5-6 человек. Я оказалась в их числе. Требовались медсестры для бригад, выходивших на лесоповал. Меня поставили подменной медсестрой. Оказалось, что наш лагерь расположен в сказочно красивом месте. Он находился на дне огромной чаши. Вокруг была тайга. Можно было часами любоваться окружающей нас природой. Многих еще не отправляли на работы. Завязывались знакомства, дружба. Вместе мы ходили по территории лагеря. Это тоже было интересно. Территория была оборудована нашими предшественниками, японцами: ручейки, мостики, извилистые тропинки. Все это обнаружилось, когда сошел снег.

Прошел слух, что готовится этап в направлении Братска. Якобы там будет то ли стройка, то ли подготовка к ней. Да и на нашем лагпункте поговаривали, что формируются бригады на лесоповал. Оба эти варианта меня пугали. Лесоповал в Сибири, зимой, при морозах и снегах — это был бы для меня конец. И вдруг неожиданно начали формировать этап на Восток. Для меня это показалось спасением. Через врача в амбулатории, Александру Михайловну (фамилию не знаю, помню только, что она была из Западной Украины), я была вписана в этот этап. И в дальнейшем она мне также помогала.

Этап был уже летом, в августе. Привезли нас на пересылку в бухту Ванино, где находился очень большой лагерь. Этапы оттуда шли, в основном, на Колыму. Но так как на пересылке находилось около двенадцати тысяч человек, то нам пришлось оставаться здесь до ноября. Питание было сносное, уже выработалась привычка к тому, как и что есть. Иногда нас партиями выводили на море, там пролив Лаперуза. Мы собирали водоросли, щепки — дрова для столовой, убирали мусор. Мне по молодости все было интересно: и глубина залива, и водоросли, и, особенно, люди, с которыми меня столкнула судьба. Очень благодарна я девочке-украинке из Львова. Имени не помню. Я попросила ее учить меня латинскому языку, ведь он родоначальник почти всем европейским. И она без особого удовольствия, но занималась со мной. Это мне потом пригодилось.
Погода была в эти месяцы в Ванино для нас благоприятная: тепло, а дождь — ливень давал нам возможность соблюдать гигиену. Надзиратели нам тоже мало надоедали, поэтому не помню никаких неприятных случаев.
Врач Александра Михайловна, когда ее привлекали к работе как специалиста, брала и меня с собой. В итоге бухта Ванино (почему-то в зоне ее называли Тишкинград[9]) оставила неплохое впечатление во всей моей лагерной жизни.


3. Магадан



Давай, браток, закурим сигарету,

Ты посмотри на дым, он как туман!..

Ты вспомнишь пыль колымской трассы летом!

Район Тенькинский, город Магадан...

Стелла Абрамсон


В начале ноября нас отправили на Колыму, в Магадан. Загрузили на приличный корабль «Феликс Дзержинский», в трюм. Уже потом я узнала, что это был немецкий корабль, конфискованный после победы в Великой Отечественной войне. Но комфортабельности в поездке я не ощутила. Совсем наоборот. После погрузки мы стояли в порту двое суток — был шторм на море. Это было неприятно, но все только начиналось. Полный ужас настал, когда корабль снялся с якоря. И буквально с этой минуты наступил настоящий ад — морская болезнь начала свое дело. Конвой при всем желании не мог обслужить всех вовремя. Мое счастье, что я была на нарах третьего яруса. Нам приносили какую-то еду, но нам ничего не надо было. Словом, все как в знаменитой песне «Ванинский порт»:

«...От качки стонали зэка,
Обнявшись, как родные братья,
И только порой с языка
Срывались глухие проклятья.
На море спускался туман,
Ревела стихия морская,
Лежал впереди Магадан —

Столица Колымского края».


Через 3-4 дня, когда вышли в открытое море, разрешили выйти на палубу. Я тоже выползла и лежала. Мимо ходили матросы, конвой. Когда я смогла поднять голову, чтобы взглянуть на море, увидела огромные и очень страшные волны. Одним своим видом они бросили меня в пучину страха. На палубе был свежий воздух, стало легче дышать. Но вниз спуститься сама я не могла. В трюм свел меня конвой. Без ругани, без грубости, молча.
Не знаю, сколько длилось наше путешествие до бухты Нагаево, то есть до Магадана. Мне показалось это бесконечностью. Все мы были в таком состоянии, что и разговаривать не могли. Общения не было даже с соседями по нарам. Более того, начали ненавидеть друг друга. Морская болезнь не шутка. А условий для содержания себя в порядке не было никаких. Но все рано или поздно кончается, и наш корабль, наконец, прибыл в Магадан. Был тихий, ясный, морозный день. Не помню, как нас доставали из трюма, но на берегу нас ждали и встречали офицеры, одетые в белые чистые полушубки.
После обычного по правилам приема заключенных наши колонны зашагали в город, на пересылку. Сил не было, и наше шествие не было уверенным и быстрым. Конвой, наверное, привык принимать людей с кораблей.

Пересылка была большая, множество бараков, в каждом не менее двухсот человек. На ночь бараки закрывали. Налаживалась обычная жизнь заключенных на пересылке. Люди приходили в себя после плавания и возвращались к своему обычному облику. Оказалось, что рядом много интересных, умных, образованных и мудрых людей. И все это были «враги народа». Мне на пересылке в Магадане очень помогла та встреча в Тайшете с женщиной-врачом Александрой Михайловной из Западной Украины. Она была в комиссии по проверке соответствия заявлений специальностям (в Тайшете), потом помогла мне попасть на этот этап. В Ванино на пересылке она привлекала меня иногда к медицинской работе, и здесь, в Магадане, как только ее поставили работать в госпитале, она, выбирая средний медперсонал, взяла меня из барака.

Госпиталь представлял из себя такой же барак. Мы, медперсонал, располагались здесь же, на крайних нарах слева от входа. На пересылке в Магадане наш этап провел всю зиму. Туда, где была нужда в рабочей силе: на шахтах, рудниках — зимой не было дорог. В Магадане я познакомилась с москвичкой Ниной Ивановной Климановой. Часто мы с ней вечерами болтали шепотом. Она учила меня песням на английском языке. Я же английский язык не знала. Позднее, уже в Москве, когда я училась в институте иностранных языков, я вдруг встретила ее. Она приглашала меня к себе домой, в новый дом на Ленинских горах. А через несколько лет мы столкнулись с ней в Министерстве образования РСФСР. Я была членом методического совета по немецкому языку при Минпросе, и мне часто приходилось там бывать. Однажды в вестибюле я увидела ее. Нина Ивановна сконфузилась и что-то невразумительное проговорила. Ей наша встреча радости не принесла.

Были и другие встречи. Однажды на пересылке случилось большое пищевое отравление. Несколько суток наша больница работала без отдыха, отхаживали пострадавших. Среди них было много корейцев и кореянок. Их содержали в отдельных бараках. В основном это была молодежь, студенты. Сроки у них были предельные — 25 лет. Преступление по их рассказам — прослушивание радиопередач, обсуждение их. Но сами пострадавшие по-русски не говорили и не понимали. Их обычно приносили товарищи, владеющие двумя-тремя фразами. Они же оставались и при процедурах. Через несколько дней, когда результаты помощи были очевидны, меня окружила группа корейских юношей, сопровождавших своих больных, они начали что-то говорить. Я же поняла только, что они оценили нашу беспристрастность в работе. А через какое-то время одна из корейских девушек пришла на прием (привели к врачу). Она протянула мне маленькую тряпочку — 15x15 сантиметров — оформленную как носовой платок, на двух углах которого были вышиты иероглифы. Тут она мне, указывая пальцем, разъяснила: на одном углу — мое имя, на другом — ее. И еще подала отлитую из металла ложку, десертную, с ручкой в форме рыбки. Очень аккуратно и тонко было сделано. Так было приятно, что человек понял, что мы, русские, - не враги, а во-вторых, что и нам, медсестрам и санитаркам, кто-то благодарен. Кто-то вспомнит, что даже здесь люди остаются людьми.

Я очень берегла эти знаки внимания и признательности, но однажды не обнаружила их в своих вещах. Наверное, изъяли при очередном обыске, которые часто делали в наше отсутствие. И все-таки с этими знаками мистика продолжилась.
Уже на руднике однажды в разговоре с врачами, медсестрами и санитарками я рассказала историю с корейцами. Поводом был сон накануне. Мне приснилось, что ложечка нашлась и очень меня тем обрадовала. В ответ врач, приехавший к нам только что с Чукотки, продолжил разговор. Он сказал, что этот сон исполнится. Вышел и вернулся с ложкой, по описанию схожей с моей: отлита из металла, кустарно, ручка — рыбка. Только эта была в два раза больше моей прежней и не такая изящная. С этой ложкой я и освободилась, и храню ее до сих пор.
Запомнились мне также две немки из Германии. О себе они ничего не рассказывали. Они ненавидели нас, русских, со мной обращались на немецком: «не хочу каши, хочу шницель». А другая от еды вообще отказывалась, умерла от истощения. Лекарств тоже не хотела принимать. Она хотела умереть.
Близкой мне и по работе, и по отношению к будущему — мечтой об учебе — была моя сменная. У нее было незаконченное высшее ветеринарное образование. Украинка. Спокойная, ни на что не жалующаяся, всегда ровная. Я у нее этому училась.
На пересылке мы провели всю зиму. Не работали, частично это был карантин. К весне начали формировать бригады. И в первую очередь для работы в городе. Магадан строился. Бригады пошли на земляные работы, готовить траншеи для фундаментов. Это была долгая процедура: разводили костры, грунт оттаивал, а дальше — мерзлота. Кайло, лопата, лом - основные инструменты. Техники не было.

В мае закончилось и мое пребывание в Магаданской пересылке. (А, может, это в июне?). Этапы шли в тайгу, на трассу, на рудники.



4. Рудники

Мне помнится рудник Бутугычаг

И горе у товарищей в очах.

Скупая радость, щедрая беда

И голубая звонкая руда.

А.Жигулин. Черные камни


Куда нас повезли, неизвестно. Подогнали к бараку 5-6 машин, все грузовые, с наращёнными бортами. Вниз наши чемоданы и мешки, на них мы, заключенные, человек 25-30. Оказалось, нас повезли по Тенькинской трассе. Очень страшно было ехать через перевалы. Движение в одном направлении: с одной стороны дороги скала, с другой — пропасть. Время от времени на дороге встречались оборудованные площадки для разъезда встречных. К вечеру добрались до конечного пункта — рудника и шахты Бутугычаг[10]. Машины остановились в распадке (широкое ущелье), по дну его бежал ручеек с низкими кустиками по берегам. Скалы, покрытые крупными камнями без какой-либо растительности. Голые, огромные глыбы. Птиц не видно и не слышно.
Конвой из наших машин сразу организовал оцепление. Старший приказал выгружаться и сложить вещи в ближний сарай. Сказал: «Идти с вещами будет трудно». Раздумье — что это значит, что дальше? Сдали вещи, у кого они были. Оказалось, что это еще не то место, где нам предназначено поселиться. Наш лагерь на горе, примерно в двух километрах по извилистому распадку. Вверх тропинка. А лагерь оказался на высоте около 2000 метров над уровнем моря. Зашагали. Крики конвоиров то и дело: «Не растягивайся!». А идти трудно. Каждый оставил себе какую-то сумку с необходимым. Да и дышать не хватало воздуха. Не стемнело, но и дня не было, солнце спряталось за сопки. Когда мы прибыли, дотащились в назначенное место, приготовленный для нас пустой барак, я не помню. Было одно желание — лечь и не вставать. И не только я чувствовала себя такой немощной. Около двух недель большинство тоже здоровыми не были. Нас вели в столовую, а есть мы не могли. Только чай пили. Даже бочка с соленой красной икрой никого не привлекала — она стояла у входа в столовую. Вскоре она исчезла и за все годы нашего там пребывания не появлялась.
Наш лагерь состоял из двух или трех длинных бараков, расположенных на уступах горы. Столовая была на нижнем уступе, еще ниже — карцер. Один барак был для мужчин. На ночь бараки закрывались на замок.
Две недели или дней двадцать нам дали возможность привыкнуть к жизни на высоте 2000 метров. Объекты для работы — рудники — ждали рабочих рук. Здесь рудники были открытые. До войны на них, как и в шахтах в распадке, добывали нужную стране руду. Здесь не было со мной врача Александры Михайловны. И вообще что-то вокруг меня знакомых не оказалось. И началась моя жизнь на «общих работах» — разгрузка штреков и распадков, где ночью взрывники частично взрывали, а что не взорвано было, наши заключенные кайлом разбивали руду. Вся наша бригада разгружала и очищала штреки. Это выглядело так. За спиной подвешивался деревянный ящик, дно которого открывалось и закрывалось защелкой. Работающие на разгрузке лопатами наполняли ящик, а я должна была нести его к люку, чтобы ссыпать для отправки на нижний горизонт. Люк находился выше нашего штрека. И эта дорога от загрузки до разгрузки была равна наказанию в аду. Через несколько дней начались несчастные случаи. Девчонки-носильщики (а в основном это были девочки-украинки, «бендеровки») начали падать в пропасть — ущелье, по краю которого мы носили свои «рюкзаки». Не знаю, были ли эти случаи от бессилия (высота, питание) или самоубийства от отчаяния, только временами и я себя чувствовала так, что мне было не страшно свалиться.
Жизнь уже не имела цены. После такого трудового дня в зону можно было зайти только с бревном для обогревания штабного вагона и для столовой. А бревна (хоть не всегда большие) надо было найти почти на отвесной горе нашего лагеря, среди огромных глыб камня. И это после нашей работы. В результате, когда мы попадали на ночь в зону, было уже не до еды. Только чаёк, какой бы он ни был.
Была одна вещь, довольно неожиданная и приятная для меня после тех лагерей и тюрем, которые я уже прошла к тому времени. Это то, что здесь конвой не стоял около каждой бригады, а в оцеплении был весь участок рудника. И утром на разводе каждой бригаде назывался участок от первого до четвертого, а там нас уже ждал или начальник этого участка, или кто-то из его помощников.
Количество доставленных ящиков к люку или бригадир, или принимающий и опускающий при нас фиксировали. И так учитывалась работа каждого. Я не была в числе передовых и начала потихоньку «доходить». Спас меня случай. Однажды наш бригадир послал меня с каким-то донесением к начальнику участка. И вот я еле-еле направилась к конторе (штабу). Мне и это уже было трудно. Ведь не было там дорог-тропинок. Надо было прыгать с камня на камень, огромные камни, да и с дыханием трудновато. Не помню, сколько я блуждала. Вдруг меня окликнули. На камнях сидели четверо мужчин. Подошла. Прежде всего потребовали доложить анкетные данные: имя, фамилию, год рождения, место, статью и т.д. Обратили внимание и переглянулись в ответ на вопрос о специальности. Один из мужчин приказным тоном сказал, чтобы вечером после работы я пришла к нему в кабинет. Я спросила, кто он, и где его кабинет. Этот мой вопрос всех развеселил. Один из сидевших объяснил и сказал: «Начальство надо знать в лицо». Тот же, который велел к нему придти, спросил, как я себя чувствую. Он, наверное, видел мое состояние «доходяги». Ведь уже около трех месяцев я в числе других носила в ящике за спиной руду. Затем он сказал, что даст мне работу по специальности. Эта должность называлась санинструктор по технике безопасности. И исполняла эти обязанности в то время немка из Поволжья — Эрна. Вот он и пояснил: «Вместо Эрны». Я удивилась: «А как же Эрна?». И тем самым опять развеселила все общество. Начальник успокоил, обещал оставить Эрну в зоне, на приеме. Он выполнил обещание. И утром, заходя за медицинской сумкой перед разводом, я встречалась с Эрной, и иногда она даже угощала меня чаем.
Моя работа в качестве санинструктора начиналась с визита к инженеру по технике безопасности, на его квартиру. Это был пожилой человек. И начинали мы день с того, что пилили дрова, а зимой резали кубики снега, он носил их домой, в бочку, чтобы была вода. Жена у него уже не могла ни пилить, ни носить. Затем он объяснял мне, какие бригады на этот день нуждаются в особом внимании, где будут взрывы. Какие забои надо осмотреть немедленно, проверить их безопасность, загазованность штреков и т.д. У него не было своего кабинета, и жил он с женой здесь же, в оцеплении, как и почти все вольнонаёмные. Через год этого инженера сменил другой. И мой день уже начинался не только с инструктажа, но и с разговора-задания его жены. Время было послевоенное, бедность. И вот жена этого начальника, человека средних лет, узнав, что я и вязать могу, и вышивать, начала давать мне задания. И пяльца под телогрейкой я носила года два. А телогрейка была почти всегда нужна: в конце августа, числа 20-го, ложился снег и уже не таял. Постоянная моя работа после инструктажа состояла из регулярных обходов всех четырех участков. В этом случае я и сама видела условия работы, возможности травм, отравления, а также состояние членов бригад, занятых здесь. Так, с заменой динамита на другие средства после взрывов и разгрузки штолен нельзя было отлучиться от этих бригад. Надо было систематически включать проветривание, иначе отравление наступало у всей бригады. И здесь периодичность вентиляции зависела от меня, а это ответственность и за своевременную разгрузку штольни, и за здоровье людей.
Один участок был отдаленный, по камням-валунам бригада ходила ежедневно. Эта штольня, Комсомольская, до нас была заброшена несколько лет. Наш этап был послан и туда. Я ее посетила всего два-три раза, так как уходить от основных участков было опасно. Что это было за место? И почему эта разработка была заброшена? Говорили, что когда-то, еще на памяти здесь работавших, там произошел обвал. Неожиданно. И вся бригада, около 50 человек, ушла в этот обвал. Сейчас в середине этой горы было озеро.
Запомнилось еще несколько эпизодов. Однажды бригадница, работавшая на разгрузке грунта и подававшая его в люк, на нижний горизонт, оступилась и полетела вниз. Но не убилась! И телогрейка, и ватные брюки порвались в клочья. У самой сотрясение мозга, и то не сильное. Но зато она, латышка, очень плохо говорившая по-русски, сразу произнесла на русском языке все не лучшие его слова.
Зима была для нас, заключенных, большим испытанием. Особенно для мужчин. Одежда не спасала, да у многих и не было ничего теплого, кроме того, что выдавали. На объектах ко мне очень часто подходили мужчины с повышенной температурой или недержанием мочи. Какие же это работники, если кальсоны к телу примерзают?
На сопке, где находился наш лагерь, жили и вольнонаемные. В случае необходимости медицинской помощи они спускались в распадок, где был большой мужской лагерный пункт, и, следовательно, медслужба. Но многие обращались прямо ко мне. Круг моих пациентов расширялся. Вольнонаемные жили в домах из тех же камней, что и сопка. В них ясно сверкали добываемые полезные ископаемые. Об их свойствах я тогда и не подозревала. Вольнонаемным платили (сверх северной зарплаты) 20% за вредность и 20% за секретность. За время жизни на руднике мне встретилось много интересных людей.

5. Вакханка


Наш круг все слабее и реже, друзья,

Прощанья все чаще и чаще...

За завтрашний день поручиться нельзя,

И даже за день настоящий.

И пусть безнадежен мой путь и кровав —

Мои не смолкают призывы.

Кричу я, последние силы собрав:

«Мы живы, товарищ, мы живы!»

Е. Владимирова. Вакханка, 1944 г.


Женский лагерь "Вакханка" 1990 г. (фото И. Мельникова).
В марте, после двухлетнего пребывания нашего женского этапа на рудниках, кто-то решил, что женщинам жить на сопке трудно. Было принято решение о переселении женщин в лагерь Вакханка, который был расположен в трех-четырех верстах, за сопкой, на другой стороне. Там был лагерь для женщин-каторжанок со сроком не менее 15 лет.
К тому времени каторжные работы были отменены, но зато принят закон о 25 годах заключения. Опять смена условий, объекта работы. Как это выглядело для нас? Свои сумки-чемоданы мы подносили к рудникам и грузили на тележки. С одной стороны горы через внутренние штольни эти тележки доставлялись на другую сторону. А мы должны были шагать к тому (очень страшному) лагерю. Это было километра два, два с половиной. С горы мы спускались, кто как мог, в основном на пятой точке. Добрались. Разместились. Никакого оцепления. Только зона. Работы нет. Это даже хорошо — все-таки передышка. Но вскоре были сформированы бригады, и отдых закончился. Лагерь обслуживал фабрику обогащения руды, которую мы раньше добывали. До нас фабрика обслуживалась каторжанами, а теперь просто заключенными. Второй объект — водовод. Объект, необходимый для обогатительного процесса, но обслуживаемый очень небольшим количеством женщин посменно. Начальник вольнонаемный. Работа на этом объекте считалась блатной. На разводе эти работницы отличались большей ухоженностью. Еще бы: работа в тепле, возможность постирать, причесаться... Нам этот объект не был предназначен. Для нас был лесоповал. Лес там совсем не такой, к какому мы привыкли. Деревья высотой не выше чем два человеческих роста. Солнце в апреле, когда мы попали на этот объект, очень яркое. И если на разводе мы стояли в темноте, выходили из лагеря в сумерках, то приступали к работе при очень ярком слепящем солнце.
Я попала в бригаду с молодыми девочками из Западной Украины. Ловкие в работе, довольно сильные по сравнению со мной, они были очень дружны между собой. Я для них — русская, москвичка, комсомолка. К тому же слабосильная, не приспособленная к лесозаготовкам. Они быстренько делились на пары, выбирали весь инструмент, о котором я не имела понятия. Мне доставался самый негодный.
Но однажды ко мне подошла одна из этих украинок и сказала, что она верующая, а Бог велит помогать слабым. И отныне она будет работать вместе со мной. Ее звали Надей. На каждый день была норма заготовки напиленного и доставки его вниз, с горы. Норма — два кубометра на пару. Таким образом распиливали сваленное дерево и укладывали на сани (они тоже выдавались вместе с пилой) высотой в один метр. Доставка была по узкой извилистой тропинке, чуть шире самих саней. Были травмы. Но многие справлялись к 15 часам и шли греться, отдыхать в дежурку. Мы же с Надей еле-еле попадали туда к 17 часам, то есть, когда бригаду уже снимали и строили. К работе и я начала привыкать. Работали раздевшись, без телогреек: пила, а потом сани с двумя кубометрами грели. Одевались потом, внизу. И все бы ничего. Отношение ко мне тоже менялось, видели, что я со своими силами стараюсь. А с Надеждой мы просто подружились. Но грянула для нас всех, прибывших на Вакханку, неожиданность.

Надя (бандеровка) 1955 г.

Работали мы весной на поверхности, а не в шахтах. Солнце уже яркое, а снег, очень чистый, белый, еще лежит. И к середине апреля почти вся бригада заболела — глаза плохо видели, мучила днем и ночью сильная резь. Все получили ожог глаз. В лагере была организована служба из инвалидов — изготовление очков из проволоки, затянутых марлей из бинтов. Но сразу обеспечить всех было, конечно, невозможно. Старые каторжанки учили нас, как и чем лечиться. Мокрый компресс приходилось менять всю ночь. Многие так обожгли глаза, что стали образовываться бельма. У меня не дошло до этого. Опять выручил случай. Один из конвоиров, видя мою неустроенность и неприспособленность, тайно от окружающих дал мне старые, наполовину закрытые по бокам темные очки. Это меня спасло, но долго я вместо одного человека видела двух, а вместо двух - толпу.
В мае нашу бригаду бросили на расчистку перевала, по которому шли сюда все поставки и для вольнонаемных, и для нас, заключенных. На Колыме лето короткое: полтора-два месяца, остальные месяцы — зима. А в июне была возобновлена работа по добыче руды, и бригады были возвращены на наши прежние объекты. И теперь каждое утро после развода и счета наличного состава под конвоем с двух сторон с собаками наша колонна начинала марш протяженностью около двух километров. Это было не самое тяжелое время. Шли не спеша, не бежали. Можно было вспомнить стихи, просто понаблюдать за окружающей природой. Ведь здесь, в распадке, где размещался поселок Вакханка (жилье вольнонаемных и лагерь заключенных) было значительно ниже по сравнению с рудниками, где мы провели две зимы, а, следовательно, и лета. И воздух здесь был другой. Только идти было труднее в ветреную погоду. В дождливую легче. А дожди на Вакханке были очень часто. На сопке Бутугычага облака были или ниже наших бараков, или мы ходили в облаках. В метре друг друга нельзя было видеть.
Через некоторое время руководство рудника вспомнило и о медико-санитарной службе. А это значило, что инженер по технике безопасности Новокшенов призвал меня к исполнению моих обязанностей по специальности, а его жена (имени ее я не знаю, да и не знала) не замедлила поручить мне вышить серию салфеток для этажерки. И зашагала я опять в колонне с медицинской сумкой на боку и пяльцами на груди под телогрейкой. Теперь мне выделили комнатушку, как место, где можно присесть. Там кроме скамейки и маленького оконца ничего не было. Зато у меня появились новые знакомые из числа каторжанок, которые работали как домработницы у начальников участков. Новые мои знакомые были очень разные. Обе очень красивые. Мария Абрамчук, жизнерадостная. Украинские прибаутки и шутки у нее были неиссякаемы. Вера Кондратенко (бывшая студентка пединститута) сдержанная. Она хорошо знала литературу и русский язык. Я старалась выполнять свою работу пораньше, чтобы к ним забежать да пообщаться. Чайку попить. Им такая «вольность» позволялась. К этому времени мы и опыт житейский имели. Но по-прежнему жили надеждой на свободу.
Разные люди встречались мне на моих путях-дорогах. Дурных стараешься забыть. Хороших людей часто вспоминаю.
Кроме тех, о ком уже рассказала, не могу не вспомнить журналиста с Урала, Валерия Ладейщикова[11]. Он сочинял хорошие стихи. Старался их сберечь. У меня в памяти сохранилось несколько его произведений. Елена Михайловна Любимова — театралка, преподаватель французского (в молодости работала гувернанткой у родственников знаменитой Ермоловой); Анна Александровна Бруни (из семьи известных художников, выходцев из Италии); Вера Александровна Ампуя, крестница Дурново, бывшего губернатора Калужской губернии, тоже художница — люди талантливые, образованные, носители высокой культуры и красивых человеческих отношений.
Наш этап с Бутугычага на Вакханку постепенно сжился с местным контингентом. Там мне пришлось прожить около двух или более лет. Но работа на руднике спустя примерно год для меня закончилась. Произошло это так. Основной рабочей силой на оставленном нами руднике были мужчины: забойщики, взрывники, откатчики и т.д. На каких-то объектах мужчины и женщины работали совместно. Естественно, и те, и другие хотели знакомиться, общаться. Завязывались романы. Особенно стремились к знакомствам со своими земляками «западники» — люди Западной Украины. Меня эти отношения не касались, не интересовали, но очень скоро отозвались на моей судьбе.
Однажды, перед каким-то религиозным праздником, ко мне стали подходить мужчины-западники, но не с жалобами на здоровье, а с просьбами передать какой-нибудь девушке-женщине записку с поздравлением. Вначале это были два-три человека. Но за смену таких записок в моей медицинской сумке оказалось много: Стеце, Марысе, Надийке и т. д. Перед окончанием работу я часть этих записок спрятала в ботинки, в носки. Отказать было невозможно. И хотя я знала не всех, кому были адресованы эти послания, отказ взять записку был для меня опасен. Всё это были ребята, получившие у себя на родине большой опыт. Так я и прибыла к вахте нашего лагеря на Вакханке. Перед входом в зону проводился обычный «шмон» — обыск. Обычно меня это мало волновало. Осматривали нас женщины-надзирательницы, почти все знали меня, так как были моими пациентами. И на сей раз была моя «знакомая». Но тут она вдруг захотела заглянуть в мою медицинскую сумку. А в ней кроме термометра, аспирина, бинтов и ваты была груда записок, сложенных всякими фигурками. Это привело надзирательницу в негодование. Тут же мне было приказано разуться, а это была зима. Я надзирательнице тихо говорю, что с меня и найденного хватит. В ответ крик. Сумку она у меня отобрала, все записки конфисковала. Но в зону отпустила как всех, не с надзирателем.
Я сходила на ужин, но раздеваться не стала. Сидела на нарах в чем пришла с работы: ватные брюки, такой же бушлат — все с номерами. Думала, если поведут в «кондей» — карцер — может, не снимут, там же настоящий холодильник. Вызвали к начальнику охраны. Он допросил меня, как что было, откуда записки, зачем брала. Сказал, что завтра (а вызвал он меня около полуночи) свяжется с оперуполномоченным мужского лагеря, и расследование будет продолжено. А мужской лагерь — это тот, где мы были раньше, на руднике, и оперуполномоченный — это тот человек, который когда-то снял меня, «доходягу», с общих работ, определив на должность санинструктора по технике безопасности. Я и ответила, что это умный, добрый и порядочный человек, он поймет ситуацию, в которую я попала. Такое заявление изумило гражданина начальника. Помолчав, он рассмеялся и сказал, что завтра же он позвонит и расскажет обо мне. А сам мне как-то загадочно подмигивает. Вслух говорит: «Я его-то знаю и поведение тоже». Я очень перепугалась. Мелькнула мысль — пропала! Что он наговорит тому оперу. Хотя вскоре начальник меня отпустил, ночь я не спала. Как скажется на моей судьбе это происшествие? Хорошего вряд ли можно ждать, и выпустят ли меня завтра на работу за зону, на рудник. Решила, что если еще не сработают приказы о наказаниях, то на руднике я должна срочно увидеть оперуполномоченного мужского лагеря, рассказать ему, что произошло, а также заверить, что никаких глупостей я о нем не говорила. Ведь кто знает, что мог придумать наш начальник на Вакханке, какие у него взаимоотношения с опером мужского лагеря. И... ура! — утром меня, как всегда, в строю бригады выпускают на работу. Прибыв на рудник и отметившись у инженера по технике безопасности, я направилась к мужскому лагерю — все это располагалось в одном оцеплении.
Оперуполномоченный внимательно меня выслушал. Я рассказала обо всем, начиная с записок его подопечных. А когда я стала говорить о реакции нашего начальника на мой отзыв о нем, опер ничуть не удивился, даже рассмеялся. Я поняла, что можно продолжить разговор, стала просить не начинать дело по пустяковым запискам. Вот тут он мне ответил серьезно, что это совсем другой разговор. Вся наша встреча была недолгой. Я попрощалась, успокоившись. Понятно, что он уже был осведомлен о проделках его подопечных и, наверное, уже знал если не всех, кто писал, то многих. Конечно, были у него и свои осведомители, как всегда и как везде, мог позвонить и наш начальник. А ко мне подходили девочки-украинки: Олеси, Стеци, — все хотели знать подробности произошедшего: слух о моем провале на вахте и обыске разнесся мгновенно.
Еще несколько раз, всё после 23 часов меня вызывал наш начальник режима. Поэтому я какое-то время после десяти часов вечера, то есть после отбоя, ложилась, не раздеваясь — вдруг карцер. Но все обошлось. Но обошлось ли? Месяца через два меня за зону вдруг не выпустили, вернули с развода. И тот же начальник режима вызвал меня и очень вежливо сообщил, что мне надо иметь работу поспокойнее, то есть в местной больнице.
Так я стала работать палатной медсестрой в больнице внутри зоны. Это период — около полутора лет — был самым спокойным в моей жизни в лагерях. В больнице была одна палата на 35-40 человек. Персонал — женщина-врач, кроме меня еще одна медсестра и две санитарки, они же помогали повару. Кухня была при больнице.

Эта работа в больнице дала мне многое в моей теоретической и практической подготовке по медицине. Здесь лежали женщины, некоторые долго, месяцами. Заболевания были серьезные: поражения почек, печени, желудочно-кишечного тракта. Одна небольшая комната около дежурки использовалась как родильное отделение. Роды случались, ведь женщины работали вместе с мужчинами. Врач была опытная, с большим сроком работы на воле. Для нее не были сюрпризом больные с самыми неожиданными заболеваниями. У меня же в то время опыта лечения почек, печени и других внутренних органов было мало. Моя сменная медицинская сестра до лагеря вообще была студенткой педагогического института во Львове. Поэтому врач постоянно, но ненавязчиво вела с нами теоретические занятия. Особенно новыми оказались для меня акушерство и гинекология. И учились мы с моей сменной добросовестно. Ведь кроме обыкновенного любопытства было еще сознание, что это единственная возможность выжить здесь, в лагере.

В Красноярском крае

Но и наша опытная врач оказалась отставшей в знаниях. Это было время конца 40-х — начала 50-х годов, когда появились новые сульфаниламидные препараты и антибиотики (пенициллин). У нее же, наверное, не было возможности обновить и дополнить знания. Надо еще сказать, что врач наладила приготовление дистиллированной воды, физиологического раствора для внутривенных вливаний, мы расфасовывали порошки и выписывали рецепты-заявки для аптеки за зоной, откуда поставлялись лекарства. Дошел и до нашей зоны препарат альбуцид, как глазные капли, а также в форме порошков. Врач решила сделать альбуцид из порошков для внутривенных вливаний. Я сразу и категорически отказалась. Был скандал, но я выстояла. А моя сменная согласилась, не знаю почему. То ли не хотела неприятностей, то ли не хватало знаний. И вот на нашем оперативном столе появилась серия банок с воронками, трубочками для фильтрации после растворения порошков. Эта система с неделю украшала нашу дежурку. Растворение порошков не получилось. Белая глина (bolus alba), которая входит в состав порошка, не растворяется. Все фильтры во всех воронках оказались забитыми. Без меня, вне моей смены коллеги что-то предпринимали. Но после семи-десяти дней вся система исчезла, и никто не вспоминал об этом эксперименте. Но врача через какое-то время отправили на этап. Ничто не бывает тайным. А к нам прибыл другой врач, он-то и «вернул» мне ложку-рыбку, как я уже рассказывала ранее.
За время моей работы действовала и родильная палата. И мне довелось принимать новорожденных. Сначала с врачом, а потом и самостоятельно. Новорожденных, если была зима, надо было согревать, так как в больнице было прохладно. Грелок у нас не было. Но были печки для обогрева помещения, и в них поддерживался постоянный огонь. Вот это и был выход. В печках грели камни, их обертывали ветошью и этими грелками обкладывали младенца. Это уже была забота дежурной медсестры, то есть моя. Все родившиеся у нас дети выжили, через две-три недели их отправляли вместе с матерями в специальные лагерные отделения, бараки.
Но одно происшествие все же было и здесь. Ребенок, принятый мною, вдруг начал покрываться прыщами, которые затем стали превращаться в пузыри. Врач тут же обвинила меня в том, что я обожгла ребенка своими грелками. Но вольнонаемная врач (а она с некоторого времени у нас появилась) не поддержала обвинение. Кроме того, тут же было предписано отправить анализы крови и прочего на предмет венерических заболеваний. Ответ пришел очень быстро, дней через десять. Реакция положительная. Оказалось, что мама новорожденного болела, лечилась. Считала себя здоровой. Через несколько дней и ее, и ребенка этапировали в соответствующий госпиталь.
Петр Яковлевич Семенов, врач, заменивший врача-женщину, был очень интересный человек. Очень образованный, воспитанный, по специализации хирург. У него срок был 25 лет. Петр Яковлевич говорил, что такой срок у него потому, что он со Сталиным единомышленник. Он ненавидит Сталина, а Сталин таких, как он. Семенова посадили во время войны, когда он был то ли начальником, то ли заместителем начальника санитарной службы одного из Прибалтийских фронтов. А попутно он разрабатывал пути развития нашего государства. И хотя работал он со своими идеями один и без огласки, оказалось, что тайное всегда становится явным. Жена от него отказалась, остались два сына. Здесь он жил вместе с электриком и еще с кем-то, наверное, слесарем в отгороженной от нашей территории избушке.
С приходом нового врача оказалось, что моя сменная, будущий педагог, уже поработавшая во время оккупации Украины в школе, прекрасно поет. Она неплохо исполняла романсы и арии из опер. В перерывах между обходом и процедурами, когда было время отдыха, мы просили ее спеть. До сих пор в памяти звучит ее голос: «Не искушай меня без нужды...» и другая классика. Вообще-то Надя, так, кажется, ее звали, была очень замкнута, необщительна. И дружбы у нас не сложилось.
Время шло, у меня срок убавлялся. Я уже задумывалась о том, как и где придется жить, где будет моя ссылка — пять лет. Борис, мой избранник, уже освободился и был выслан в Красноярский край. Он начал хлопотать о разрешении выехать к нему, то есть отбывать ссылку не на Колыме, а в Красноярском крае. Это тоже место, куда направляли ссыльных. Я также начала думать, в чем же я выйду за вахту. Кроме бушлата и легкого платья с номерами у меня ничего не было. Решила написать маме, мне оставалось еще около двух лет. Так как нам разрешалось писать только одно письмо в год, я решила просить моих знакомых, работающих за зоной, чтобы они через надежных вольнонаемных переслали мое послание. Закончилось это тем, что вечером я оказалась в карцере за попытку незаконной переписки. Взяли, в чем была. Но на ночь мне вдруг передали ватный бушлат и на ужин толстый блин. Оказалось, это негласная забота врача. Просидела я только сутки, но и этого хватило, чтобы на нарах многое обдумать.
Пошли разговоры о расформировании лагеря Вакханка. И, действительно, месяца через два, к осени, пока еще не закрыт перевал — связь с внешним миром — начали формировать этапы. Негласно было указано два направления. Одно — Магадан. Это неплохо. Там все-таки порядок. Второе — это золотые прииски, кажется, «Песчаное».
Начальник режима, хороший, умный и не злобный человек, еще сажая в карцер, говорил об окончании моего срока. Я думаю, что и при определении, на какой этап меня направить, он учел, что на два года ехать на золотые прииски нет смысла.
Перед отправкой на этап нас обыскивали очень строго. И хотя этап был женский, от нас ожидали всякого. Состав был пестрый, более половины из Западной Украины, со сроками 25 лет. Терять таким нечего.

6. И снова Магадан


...За нами придут корабли

И станут, гремя на причале.

А.Чаусов, поэт, з/к


Насколько мне запомнился путь на Бутугычаг, на Вакханку я уже рассказывала. А вот поездку назад, в Магадан, совсем не могу восстановить, поэтому сразу начинаю рассказ о жизни в Магадане, в лагере для женщин.

Место мне досталось на верхних нарах. Рядом — «западничка», старше меня. Отнеслась приветливо, наверное, ожидала, что я опять буду работать по специальности. Вскоре я повстречала ту девочку, которая когда-то на Вакханке пилила со мной дрова, мучилась, но помогла пережить невероятные трудности — Надю Ковальчук (или Кривчук). Жизнь вновь начиналась с общих работ. В Магадане была не очень холодная осень. Бригада, в которую я попала, работала на кирпичном заводе. Какое-то время я, как и другие, подвозила на тачке песок, глину из отвала к формовке. Работа не только тяжелая, но и отупляющая. Обслуживание цеха требовала и других видов работы. Кроме того, если случались травмы, то знавшие меня по предыдущим лагерям тут же звали меня, и бригадир отпускала. Через некоторое время она перевела меня на работу внутри цеха: подвоз необожженого кирпича на загрузку в печь. Там работали специалисты. Загрузка печи обжига требует не только знания процесса, но и большого внимания и добросовестности. Было нелегко, но интересно. Но вскоре закончился и этот период моей работы. Бригадир перевела меня сначала в помощники нормировщика (учет количества подвезенных тачек с сырьем (песка, глины) для определения нормы и т. п.), а затем учетчиком поступающих с сырьем машин. Пусть приходилось работать на улице, но работа была нетрудная. Да и шоферы иногда подбрасывали то булочку, а то конфету или печенье. Правда, здесь я работала недолго — три или четыре месяца. Зато, как оказалось, работа на кирпичном заводе значительно, на 12 месяцев, сократила мне срок. К этому времени вышел указ, определивший, что один месяц физической работы на объектах следует засчитывать за три.
В то время, пока я трудилась на кирпичном заводе, в наш магаданский лагерь приехала вольнонаемная врач из лагеря Вакханка, Лидия Федоровна Ермакова. Она-то и вспомнила обо мне, медсестре, работавшей с ней на Вакханке. Меня оставили в зоне при больнице. Больница состояла из одной палаты, через маленький коридор — дежурка. Она же по утрам и вечерам — амбулатория, днем — операционная и перевязочная. Были еще два помещения: слева при входе в барак зубной кабинет, справа — изолятор, в нем помещались тяжелобольные или безнадежные. Работа здесь была для меня не трудной. Я уже накопила достаточный опыт в предыдущие годы. А добросовестности мне всегда хватало. Да и отношение ко мне врачей здесь было доверительное, уважительное. Возможно, еще и потому, что срока мне оставалось около двух лет, и после моего освобождения была возможность встречи со мной в городе. Зачем лишние сложности?
В этой больнице работали две женщины-врача, одна — приехавшая с Вакханки Лидия Федоровна и Валентина Ивановна Мазурова, которая и раньше возглавляла эту медицинскую часть. По моим наблюдениям они не очень дружили, соперничали. Врач Ермакова еще на Вакханке стремилась овладеть хирургией, охотно назначала операции, которые сначала делал врач Семенов, а Ермакова ассистировала. Под руководством Семенова постепенно и она начала работать скальпелем. Это ее стремление к хирургии вскоре проявилось в Магадане. Но практика показала, что ее операции не всегда проходили успешно. Так, однажды на утреннем приеме я поставила обратившейся женщине диагноз: острый аппендицит. Все симптомы были очевидны: температура, боли при известных условиях и т. п. В тех случаях, когда я вела прием самостоятельно, а это было до развода на работы, то есть с шести часов утра, врачи, придя в зону, проверяли поставленные мной диагнозы. Обычно все было правильно, оттого утренний прием и доверяли мне. На это раз проверяла сама Ермакова. Еще бы — возможность прооперировать. Больная, темноволосая полька Бася, была в сознании. Операцию делали где-то за зоной или в больнице мужского лагеря, более приспособленной для проведения хирургических операций. И вот через два-три часа — гром и молния! Привезли мою Басю, Ермаковой нет. А Мазурова приступает к обычной плановой работе — обходу в больнице. Тут же я узнаю, что на операционном столе после вскрытия брюшной полости оказалось, что аппендикс у больной отсутствует, а больная подтверждает факт его удаления еще во время немецкой оккупации. Удивительно то, что не только обычного послеоперационного шрама у женщины не было, но даже никакого следа, хотя бы похожего на царапину!
Через два-три дня Лидия Федоровна Ермакова устроила мне допрос, не я ли донесла о неудаче. На что я ответила, что, во-первых, я не присутствовала при операции, а, во-вторых, мне хватает сообразительности не вступать в обсуждение деятельности моего начальства. То ли мой ответ удовлетворил врача, то ли выяснились пути утечки информации, но в отношении ко мне изменений с ее стороны не было. Даже наоборот, мне стали больше доверять. Теперь вольнонаемные не стали приходить утром для снятия пробы завтрака на кухне. Это было поручено мне, как и проба ужина по выходным дням. Для меня это было не только доверием, но еще и улучшением питания. Повара на кухне ко мне привыкли быстро, даже предпочитали, чтобы пробу снимала именно я.
Постепенно доверять мне стали еще больше. Может быть, сказывалось то, что по зачетам мне оставалось отбыть в лагере всего год вместо двух. Правда, я об этом не знала. Тем не менее, вдруг мне доверили санобработку в банные дни, а также санобработку прибывающих этапов, что означало разрешение доступа к запрещенным в зоне ножницам, керосину и проч. Принимая этапы, я встретила несколько интересных людей. Например, это была младшая дочь белого генерала Семенова,[12] девочка лет 15-16. Очень хорошенькая, еще не похудевшая и не осунувшаяся от общих работ. Я заговорила с ней, она рассказала, что ее старшие сестры тоже в Сибири, но она не знает где. Больше я ее не видела.
Однажды во время приема мужского этапа меня узнал мужчина, знавший меня еще до войны. Это был муж сестры моей одноклассницы Щетининой. Дружны мы с ней не были. Ее семья считала себя очень уважаемой в городе. Моя же мама работала продавцом, хотя папа был прислан из Смоленска как ответственный работник потребкооперации. Одно время он даже получал спецпаек. Я хорошо училась, и директор школы поручал мне выступления на майских и октябрьских парадах (митингах) от имени пионеров, комсомольцев и школьников. Я этого человека не знала и вспомнить, конечно, не могла. А меня он видел и запомнил. Когда он рассказал о себе и назвал семью Щетининых, в которой жил после женитьбы, я обрадовалась встрече с прошлым, мирным и счастливым временем. А вот он сразу же заявил, что удивлен, увидев девочку, подававшую большие надежды, из порядочной семьи, которая превратилась в бесстрастного человека, присутствующего при санитарной обработке мужчин, да еще с крашеными губами (и это мне уже разрешалось).
Куда потом направляли прибывших, я не знаю. Мужчин, наверное, в соседний мужской лагерь. Ведь Магадан все время строился, рабочие руки были очень нужны. Наши женщины кроме кирпичного завода работали на стройках малярами, штукатурами, а самые крепкие — на земляных работах: на рытье глубоких траншей для фундаментов или коммуникаций. Их в вечной мерзлоте можно рыть только после разведенного на этом месте костра. Часто случались обвалы траншей, жертвы, если оставались живы, попадали к нам, в медсанчасть.
Больные в стационаре, а также утренний амбулаторный прием были в значительной степени на моей ответственности. Были в штате и вольнонаемные медсестры и фельдшеры. Иногда они появлялись, чем-то помогали в аптеке, увозили-привозили больных. Со мной в смене была одна медсестра, но почему-то всё поручали именно мне, а я, не задумываясь по молодости о причинах, выполняла. А в итоге, в справке о моей работе, мне написали, что я работала медсестрой и санитаркой, то есть по штатам меня проводили как санитарку. Но тогда я не задумывалась об этом, да и было бы это бесполезно. Важнее было выжить. Справка потребовалась после освобождения, когда встал вопрос — оставаться в медицине или вернуться в педагогику.
А пока моей заботой были больничка, палаты, больные. Врачи как-то намекнули, пора бы сделать косметический ремонт помещений. Я поговорила с работягами: малярами и штукатурами, и началась подготовка. Понемногу они натаскали нужных материалов, а потом и произвели этот самый косметический ремонт за выданные им освобождения от работы за зоной.
Я по-прежнему жила в общем бараке, располагаясь на верхних нарах. Это потому, что захватить нижнее место я не успевала, да и находиться там приходилось только ночью до пяти утра, все время в медсанчасти: с раннего утра — снятие пробы на кухне, утренний амбулаторный прием, отчет перед пришедшими на работу вольнонаемными врачами, обход с врачом палат с осмотром больных, медицинские процедуры по графику. К вечеру, когда все было сделано, врачи ушли, а моя сменная еще не пришла, я, сидя за столом, облокотившись, засыпала до первого звука открывающейся двери или голоса. В бытовом отношении мне здесь было значительно легче. В баню я могла ходить по желанию, а стирку выполняла та самая верующая девочка Надя из Западной Украины, спасшая меня на лесоповале в лагере на Вакханке. Я помогала ей, как могла, отдавала ей половину хлебной пайки, кое-что из одежды, а при освобождении оставила ей все теплые зимние вещи: валенки, шубку, теплый платок и прочее. Спасибо ей.
Тем временем я узнала, что мой будущий муж, с которым мы познакомились в госпитале в Молотовске, по-прежнему не теряет надежды на наше воссоединение, пишет просьбы в разные инстанции. А мама прислала мне в посылке два платья, для зимнего и летнего периода, демисезонное пальто, не новое, но вполне приличное, и туфли.
И, наконец, ЭТО случилось. 23 мая 1954 года, в воскресенье. В лагере был выходной день. Утром, в 10 часов, в одном из бараков начинался фильм «Свадьба с приданым». Я уже успела забраться к кому-то на верхние нары, чтобы было виднее, как вдруг дежурный надзиратель громким голосом объявил мою фамилию, добавив: «На вахту!» Я не ожидала освобождения, так как не знала, что у меня есть зачеты в сроке и сколько их.
На вахте мне зачитали приказ об освобождении, дали справку, в чем я и расписалась. А потом зачитали, что мне разрешено отбывать ссылку в Красноярском крае, по месту ссылки моего мужа Бориса Михайловича Посника. Далее ознакомили с тем, что до отправки под конвоем «на материк» я имею право проживать и питаться здесь же, в лагере, а также право свободного выхода и входа в зону. А отправка произойдет только при окончании формирования этапа. За это время мне будут подготовлены необходимые документы, потом вручили какую-то сумму денег и рекомендовали пойти в город и сфотографироваться для документов.
Я же была всем происходящим не просто удивлена, а ошарашена. И вместо того, чтобы обрадоваться, спросила, можно ли мне посмотреть фильм, начавшийся в зоне. Разрешили, а сами, наверное, подумали, что я не вполне нормальная. Я, действительно, вернулась в барак, посмотрела с середины фильм и только потом, переодевшись, то есть надев мамино вязаное платье вместо лагерной формы с тремя номерами, отправилась в город.
День был для Магадана теплый, солнечный, но деревья стояли еще голые. На площади, в огороженном вольере гуляли дикие животные: олень, медведь. Людей было немного. Главная улица с высокими домами, ровная и постепенно поднимающаяся, была очень красива. Вот что построили заключенные за десятилетия! Все ошеломляло меня. Я ничего не покупала, никуда не заходила. Меня оглушила СВОБОДА. Я даже не помню, как нашла фотографию, как фотографировалась. Но эта фотокарточка у меня хранится до сих пор. Так я почти каждый день выходила за зону, гуляла по городу, сидела в скверах. Никто меня не останавливал. Это было время после смерти Сталина — 1954 год. Все ждали перемен, а они еще не наступали. Такой «дом отдыха» длился для меня около двух недель. Вплоть до отправки «на материк». Опять под конвоем! Ведь я была все-таки ссыльная. Но эти две недели памятны.
Врач Мазурова В.И. предлагала мне остаться в Магадане и работать в лагере в качестве вольнонаемной. Это была очень умная и добрая женщина. За эти две недели она три раза приглашала меня к себе в семью по воскресеньям. А на празднике Украины (какая-то дата воссоединения с Россией) я даже праздновала с ними допоздна, а потом и ночевала. Муж, офицер, спал на диване, а мы с ней на одной постели. Был случай, когда ей в зоне понадобились деньги. Она дала мне ключ от комнаты — квартира коммунальная — и объяснила, где взять нужную для нее сумму. Все это я сделала. Потом уже из Красноярского края я попросила ее прислать мне справку о моей работе, она такую справку мне выслала. Очень сожалею, что не поддержала этого знакомства. Она москвичка. А терять из своего круга умных и добрых людей нельзя, как бы ни обременяла повседневная суета и заботы.
Другой врач, Ермакова, тоже не осталась равнодушной к изменению в моем статусе. Она предложила мне, оставшись в Магадане, жить у нее при условии помощи по уходу за ребенком — она была «в ожидании». Это меня весьма удивило. Хотя отношение ко мне плохим не было, но и лирики тоже не наблюдалось. А я ожидала отъезда с Колымы. Зимы на Бутугычаге и Вакханке и отрезанность от всего мира, отсутствие своих пищевых ресурсов при их доставке в течение только двух летних месяцев были для меня лучшим доказательством — отсюда надо уезжать. А главное — меня ждали, любимый человек, мне интересный и, как показало время, надежный. Ждала и его мать, она уже переселилась по месту ссылки сына. Поэтому я никак не могла согласиться на такие лестные предложения этих очень разных, но по-своему хороших людей, с которыми меня к счастью свела жизнь и которых я помню до сих пор.

7. Путь на материк


На материк, на материк

Идет последний караван.

А. Городницкий


Наконец, был сформирован этап «на материк». Это человек 10-15. Не все отправляемые были освободившимися. В основном, увозили на повторные следствия, переследования. Из женщин была одна я. И везли нас не водным путем, как в Магадан, а на самолете. Это был вездесущий Ан-12. Пассажиры размещались на двух длинных скамейках вдоль бортов. В салоне были еще какие-то грузы: ящики, мешки. Но это все мелочи, главное, что этот этап мне напомнил, кто я есть. Опять конвой с обязательной перекличкой: фамилия, статья, срок. Конвой есть конвой, и каждый в этапе для них преступник. Манера обращения — соответственная, ведь от преступников ждать можно всего, что угодно. В самолете я сидела отдельно от моих спутников-мужчин, на противоположной скамейке и их не разглядывала — было некогда. В иллюминаторе проносились такие красоты! Сначала океан — бухта Нагаева, потом тайга, реки. Пропал даже страх перед полетом. Глядела, наблюдала, запоминала. А летели долго, около 5-6 часов.
Улетали из Магадана в прохладную погоду. Для тех мест это была ранняя весна, и погода была очень переменчива. Солнечно, заморозков уже не было, но листья на деревьях еще не распускались.

Хабаровск — конечный пункт нашего полета — встретил нас теплой солнечной погодой, обильной зеленью. Большие зеленые листья на деревьях в Хабаровске до сих пор у меня перед глазами. Ведь за все время пребывания на Колыме лиственных деревьев я не видела. На Вакханке, на лесоповале были только хвойные, да и зима стояла. А на Бутугычаге растительности вообще нет — каменные глыбы, скалы, уступы. И вот поэтому, едва ступив на землю, я потеряла сознание. Конвой не дал упасть, поддержали, привели в чувство.

Свое пребывание в хабаровской пересыльной тюрьме не помню. Оно было недолгим, несколько дней. Далее — пересыльная тюрьма в Иркутске. Здесь меня продержали около 2-3 недель, пока не стала напоминать о себе. Сначала во время обхода камер начальством или дежурными, а в перерывах вызывая дежурных. На очереди был конечный пункт моего следования — Красноярск. Конечно, тюрьма. Вот тут мне пришлось отсидеть не менее трех недель. Сначала сидела в большой, с двухэтажными нарами камере. Одна. Размещалась на втором этаже. Иногда подбрасывали на день-два «бытовиков», в основном, воровок. У меня уже был опыт общения с «блатным» народом. Да и «феней» за годы странствий я успела овладеть. Так что сосуществование с появляющимися сокамерниками проходило мирно.
Мое долгое ожидание выхода из тюрьмы, наверное, объяснялось тем, что начальство не знало, как меня доставить по указанному адресу. В конце концов я решила действовать: начала очень часто, с небольшими перерывами барабанить в дверь и требовать освобождения. На второй или третий день моего «восстания» меня вызвали к начальству и спросили, смогу ли я одна, без сопровождения прибыть к назначенному мне месту ссылки. Я обещала не подвести, доехать до указанного адреса, то есть к мужу. И вскоре состоялось мое освобождение. Опять было солнечное утро, тепло. Мне очень хотелось посмотреть город, но ослушаться было нельзя. Спрашивая на каждом шагу дорогу, добралась до вокзала. А здесь мне объяснили, когда поезд идет до Канска. От Красноярска это 200-300 км. Доехала. А вот дальше надо добираться автобусом, который ходит до райцентра, села Долгий Мост один раз в день. Сегодня автобус уже ушел. Мне посоветовали поискать на автостанции попутную машину. Искала долго, часа два. Наконец, один водитель согласился взять меня с собой. Машина грузовая, полуторка. Какие-то деньги у меня были, выдали еще при освобождении в Магадане.
Во время поездки, а нужно было проехать больше ста километров, разговорились. Ему было интересно, куда и зачем еду, кто я. Мой рассказ подействовал на него удивительным образом. Он решил довезти меня не только до Долгого Моста, но и до самого поселка Бузан, где жил мой муж, а это еще 60 км.
Оказалось, что поселок Бузан стоит на левом берегу реки Бирюса, мы приехали на правый берег, дальше надо переправляться на плоту. И этот замечательный человек решил доставить меня до самого места, то есть в семью, куда я еду, чтобы увидеть людей с такой странной судьбой, так он сказал. Взял мои вещички, и на плоту мы добрались до рабочего поселка. Начали расспрашивать, где дом врача Посника. Нашли. Обрадовались оба, и я, что, наконец, приехала, и он, что все правда, бывают люди с такими удивительными судьбами.

Встретила нас моя будущая свекровь Елизавета Гавриловна Посник, так как муж в это время лежал в больнице в Канске. Конечно, предложила обед. Ведь и для меня знакомство было первое. Только по письмам мы знали о существовании друг друга. Пообедав, получив плату за работу, шофер отбыл. А для меня начался новый период в жизни. Около десяти дней мы жили вдвоем со свекровью. Она в это время уже устроилась на работу учительницей начальных классов, но работать по специальности она могла, только проживая отдельно от семьи ссыльного, то есть своего сына. Поэтому она жила в 100 км от Бузана, в поселке Песочном.


8. В ссылке

Здесь не живут,

Здесь лишь гостят...

В. Федоров


В ожидании мужа я встала на учет — был человек, который следил за ссыльными. Отметилась, что в ссылку прибыла. Затем начала приводить в порядок жилище, где мне предстояло обосноваться. Ожидая меня, а также планируя будущее, муж начал строить дом. Достроить еще не успел, но часть дома была обжита. Была печь с плитой, можно было готовить, обогреваться. Потом начались будни, принесшие многие неожиданности. Муж, Борис Михайлович Посник, очень опытный, знающий и ответственный специалист, каким я его знала в лагере, оказалось, не имеет диплома о законченном высшем образовании. Он был арестован на последнем курсе. Оттого здесь, в ссылке, доверив ему как врачу амбулаторию рабочего поселка, заработную плату платили как фельдшеру. Человек самолюбивый, привыкший, чтобы с ним считались, он не выдержал и ушел с должности. Да и здоровье начало подводить. Участок, который он обслуживал, был, по нашим меркам, чуть меньше области. Вызовы были частые, дороги плохие или вообще только тропинки. Вот и сдал он. Если бы мы, или я, или его мать, были рядом, может быть, он и не сделал такого шага. Ведь отказ от должности в здравоохранении сразу же изменил его социальный статус. В лесорубы он уже по здоровью не годился, никакими другими специальностями он не владел. С детских лет было увлечение — фотография. Чтобы зарабатывать на жизнь, решил стать разъездным фотографом. В этом положении я и встретила своего мужа. Свекровь уехала в конце августа на свое рабочее место. Мы остались вдвоем.

Весь рабочий поселок населяли ссыльные, за малым исключением.

Муж многих знал и поддерживал знакомства. Еще до отъезда свекрови мы организовали несколько «чаев» в честь моего воссоединения с семьей. Таким образом муж и свекровь вводили меня в круг своего общения. Я им очень благодарна. Их поступки были для меня образцом для подражания. Политические ссыльные составляли значительный интеллигентский круг. Люди были разные. Не все поддерживали друг с другом приятельские отношения. Так, одну особу, довольно образованную, но слишком энергично выражавшую свои взгляды, называли между собой «кобра». По возрасту это были люди не моложе сорока лет, по национальности — полный интернационал. Близкими нашей семье оказались несколько людей, небольшой круг. В двухэтажной землянке на высоком берегу Бирюсы, напротив нашего дома жил инженер, к которому в ссылку приехала жена, учительница. А на летние каникулы 1954 года к ним приехала дочь, тоже учительница. Приятные, но практичные люди, по национальности - украинцы. Очень любили и хорошо знали литературу.

В очень дружеских отношениях с нашей семьей были два пожилых человека. Свекровь в какой-то степени шефствовала над ними: то приглашала на чай, то отправляла меня к ним с угощением — блинами или пирожками. Обычно это было, если они не навещали нас несколько дней. Мы начинали беспокоиться, не больны ли? Одним из них был армянин Завен Матвеевич Матевосян. Жена от него отказалась. Отбывал он наказание в лагере по подозрению в шпионаже. Основание — жил в период обучения в высшем учебном заведении за границей. Где именно, не помню. Вернулся в СССР, на родину в Ереван, когда советское правительство обратилась ко всем специалистам из России с просьбой вернуться, чтобы помочь строить государство нового образца. Специалист-математик, он преподавал в ВУЗе, написал несколько учебников. Имел семью, двух сыновей. Но со временем «заграница» обернулась ему перевоспитанием в лагере. Не знаю, как долго он находился в Бузане. Здесь он жил в доме, выстроенном собственными руками, имел хозяйство: растил двух поросят, сажал овощи.

Еще один немолодой человек, кто навещал нашу семью, уйгур Садык Садыкович Садыков был по специальности учителем. Он прошел большой путь во время становления советской власти. Первым в ауле стал комсомольцем, был послан учиться, стал педагогом. Нам он очень много рассказывал о традициях и обычаях уйгурского народа. Семья когда-то была, но он сам стал инициатором разрыва, чтобы не вредить дорогим ему людям. Дом себе он тоже, как и Матевосян, построил собственными руками. В то время власти не обращали внимания, где и кто заготавливал лес, не считали, сколько деревьев срублено. Главное, чтобы не требовал жилья.

Украинцы-западники держались особняком. Восточные украинцы не отгораживались от нас. А одна из них, Валентина Кочмарик, знакомая нам с мужем еще по лагерю в Молотовске, стал нам очень близким человеком. С ней я очень часто встречалась. Было, что обсудить, разобраться в чем-то из прошлого. Она не работала, так как еще до моего приезда здесь, в Бузане, успела выйти замуж и завести ребенка. В это время она была кормящей мамой. Ее муж, Мисяч, очень энергичный и неленивый человек работал сначала рабочим на мельнице, а потом стал и заведующим этой мельницей. Так что материально они были обеспечены неплохо. А вот с жильем у них обстояло неважно: они занимали одну комнату в бараке для ссыльных размером около пятнадцати метров.

Прибалтийцы также держались обособленно, особенно эстонцы. Некоторые из них меня очень интересовали. Встречаясь с ними в магазине, в кино, на улице, я обращала внимание на их одежду, поступки, манеры. Всё в них говорило, что это представители другой культуры, традиции. Но знакомства не произошло, так как мы с мужем вскоре получили разрешение (по нашей просьбе) переехать в райцентр, село Долгий Мост, чтобы найти работу. Это произошло осенью, в октябре-ноябре. А еще летом, сразу же после отъезда свекрови, к нам приехала моя мама, чтобы увидеть меня после девятилетней разлуки и познакомиться с зятем. Мою свекровь она уже знала, так как та останавливалась у моей мамы на несколько дней во время переезда к ссыльному сыну с Украины в Сибирь.

Как же жил мой муж, оставив работу врача, когда не захотел занимать должности фельдшера? Как я уже упоминала, он занялся фотографией. Разъезжал по деревням и селам, желающих сфотографироваться было много. В этих глухих сибирских деревнях и недавно появившихся поселках, где жили ссыльные, государственных фотоателье не было. Обработку отснятого материал муж проводил дома. Я была знакома с фотографией с детства, начала снимать еще в седьмом классе и оказалась хорошей помощницей. Средства на жизнь были. Но я не считала для мужа достойным положение кустаря-одиночки, поэтому потихоньку, исподволь старалась убедить его сменить занятие. Поэтому переезд в районный центр был особенно необходим.
В конце октября 1954 года мы уже были в Долгом Мосту. Здесь у нас не было знакомых. Отметившись в комендатуре как ссыльные, мы начали обустраивать семейный быт. Поселились на квартире одинокого ссыльнопоселенца из Риги, уже обжившегося здесь. Его взрослые дети жили и работали в Канске и Красноярске.

В ссылке 1954 г.

Мы с мужем заняли самую большую комнату, площадью около пятнадцати квадратных метров. В самой маленькой, шестиметровой комнатушке жил еще один ссыльный, а третью, солнечную, комнату занимал сам хозяин.
Мужу часто приходилось уходить на заработки с фотокамерой. Я в то время не работала, только подыскивала что-нибудь подходящее. Муж решил, что было бы неплохо, если я похожу вместе с ним по деревням и поселкам ссыльных. Так, в ноябре и вплоть до середины декабря мы с мужем совершили четыре-пять совместных походов по нашему району, о чем мне не пришлось жалеть. Я познакомилась с бытом ссыльных на лесоповале и в химлесхозах. В этих поселках были построены добротные двухквартирные дома. Ведь леса хватало. Ссыльные не были лентяями, строили дома, надежно укрывающие их обитателей в холодные и длинные сибирские зимы. Мы ходили в предпраздничные, праздничные и выходные дни. Именно «ходили», потому что никакого транспорта там не было. Нас с мужем пускали на ночлег. Названия поселков звучали необычно: Тарапачет, Черчет, Капкара и тому подобное. Многие семьи создавались здесь, в этих поселках. Обычно муж – ссыльный, жена – местная. И, конечно, в каждой семье обязательно дети, а их надо фотографировать. Нехватки заказов мы с мужем не ощущали. После двух-трех дней походов — обработка негативов, печать снимков и доставка их заказчикам.
Большое удовольствие доставляла сибирская природа. Это была поздняя осень, начало зимы. Муж тоже не был безразличен к красотам Сибири. Мы много снимали натуру, пейзажи. Привалы устраивали на живописных полянках, отдыхали, присаживаясь на стволы поваленных деревьев. Так продолжалось около месяца.
В середине декабря муж предложил совершить поход в сторону поселка, где учительствовала его мама. Он обещал, что навестит ее до Нового года. От Долгого Моста до поселка химлесхоза, где работала свекровь, было около 30 км. Дорогу туда я почему-то не запомнила. В гостях мы пробыли три дня. В поселке была единственная школа, начальная, и учительница в ней тоже была одна — моя свекровь. Она жила при школе, в школьный штат входил еще один человек — уборщица, она же истопник. Занятия шли в две смены. Всего учащихся было около тридцати человек. Свекровь работала добросовестно. Многие ее ученики и их родители поддерживали с ней связь долгие годы, вплоть до ее ухода в мир иной.
На обратном пути муж решил остановиться и поработать в селе Капкара. Когда он зашел в сельский совет, чтобы отметиться, представиться и обозначить цель посещения, то на просьбу о размещении сама секретарь сельсовета любезно предоставила нам половину своего пятистенка. Муж начал работать. До районного центра, где была фотография, было около 17 км, далеко для жителей Капкары, чтобы специально ехать фотографироваться в райцентр. Оттого работа была. Но случай иногда меняет многое. И хотя работа у мужа здесь была многообещающая, и мне было интересно в этой сибирской патриархальной семье, но... случай.
Оказалось, нас стали разыскивать из района. А дело в том, что на августовских совещаниях педагогов района моя свекровь сообщила заведующему районным отделом народного образования о появлении у нее невестки — преподавателя немецкого языка. Тот взял это на заметку, так как учительница иностранного языка средней школы в райцентре должна была уйти в декретный отпуск. И вдруг в середине декабря эта учительница, еще работая в школе, неожиданно заболела. Школа осталась без учителя. Тут-то заведующий РОНО и вспомнил об августовском разговоре со свекровью. В сельсовет было передано распоряжение отправить меня завтра же вместе с почтальоном (он на лошади) в район. Так легко в те времена было разыскать ссыльного и нетрудно им распорядиться. На следующий день мы с почтальоном в санях-розвальнях отбыли из большого перспективного села к месту постоянного жительства. Можно представить, каким радостным для меня было это возвращение в педагогику. Это была большая удача. Во-первых, работа, которая мне знакома и нравится. Во-вторых, документы, подтверждающие мое педагогическое образование, сохранились. Это была справка об окончании годичных курсов по подготовке учителей начальных классов в 1943 году. Было также подтверждение, что в течение двух лет, с 1943 по 1945 год я работала в средней школе учителем немецкого языка.
Специальность медсестры-акушерки мне по-прежнему была близка, но документов ни об окончании курсов, ни о работе по специальности мне, конечно, не выдали. А я не догадалась даже спросить. Здесь, в ссылке, задумываясь о жизни в новых условиях, я пожалела об этом. Уже из Долгого Моста отправила письмо в Магадан, откуда я освобождалась, с просьбой подтвердить полученную специальность в лагере и стаж работы. Я предполагала, что личное дело содержит эти вехи моей лагерной жизни. Запрос я посылала еще осенью, но ответа не было. А без сведений по моей специальности я не могла обращаться в райздравотдел.
Поэтому определиться с работой по освоенной когда-то профессии для меня, конечно, было подарком судьбы. Через некоторое время я все же получила из Магадана подтверждение моей причастности к медицине. В справке указывалось, что в Магадане в течение двух лет я работала в качестве медсестры и санитарки. Так, наверное, меня проводили по штату. Правда, подтверждения о двукратных экзаменах не было. Справка была заверена врачом Мазуровой, спасибо ей. Справку я храню до сих пор.
Но теперь, когда я опять стала учительницей и вспомнила все навыки по специальности, вошла в коллектив и учителей, и учащихся это было для меня просто счастьем. Это был канун 1955 года. По действующим тогда законам я имела право работать в школе, преподавать свой предмет, но не имела права вести воспитательную работу, то есть быть классным руководителем. Как будто есть обучение без воспитания. Но зато совмещение не ограничивалось. Поэтому в тот же день, когда я получила приказ о назначении на работу в среднюю школу, меня разыскала директор вечерней школы рабочей молодежи и сообщила, как само собой разумеющееся, что я буду по совместительству преподавать и в вечерней школе. Тут же я получила от нее расписание уроков. Это была очень образованная, ответственная и активная женщина, Шахмалиева Мария Афанасьевна. За время моей работы в школе мы с ней даже подружились. Она организовала драматический кружок, мы с мужем приняли активное участие в его работе. В драмкружке участвовали как ссыльные, так и местные жители. В числе драмкружковцев была ссыльная, которая раньше работала артисткой Гомельского музыкального театра. Ей нравились мои выступления, и она даже уговаривала меня сменить профессию, обещая поручительство и помощь при устройстве в Гомельский театр. После моей реабилитации, уже находясь в Гомеле, она поддерживала со мной переписку.
Приступив к работе в школе, вернувшись в свою первую профессию таким неожиданным образом, я решила, что это судьба и надо получать образование. В то время я еще числилась ссыльной, амнистия последовала позже. Но выход был. Еще до ареста, в сороковые годы я училась на заочных курсах, которые находились в Москве, на Кузнецком мосту. Вот и сейчас мне вновь удалось поступить на эти курсы. За один год я выполнила контрольные работы, рассчитанные на два года обучения. Среди ссыльных было много учителей из немцев, выселенных в Сибирь во время войны. Немецкий язык был их родным. С некоторыми я познакомилась и пользовалась их помощью. Одновременно мне пришлось изучать и английский. Приезжали семьи ссыльных, дети которых прежде изучали английский язык. А у нас учителя английского не было. Выручил школьный истопник — ссыльный эстонец, который владел английским языком. Он стал заниматься английским с детьми в соответствии с программами и учебниками. Я иногда присутствовала. А оценки выставлять он не имел права, это делала я. Чтобы быть в курсе дел, я начала брать у него уроки.
В школе был довольно пестрый педагогический коллектив как по возрасту, жизненному опыту, так и воспитанию. При мне коллектив пополнился выпускниками высших учебных заведений. Это были девушки комсомолки. Они принесли дух современности в общественную жизнь и педагогику. Школа стала центром культурной жизни. Подготовка концертов, спектаклей к праздничным дням, их проведение охватывали не только учащихся общеобразовательной и вечерней школ, но и их семьи, а также других жителей, то есть большую часть населения села. Пришли в школу, а, следовательно, и в жизнь села достижения наук, основы которых преподавались в школе. Так, молодая учительница биологии организовала подготовку рассады помидоров в горшочках. Учащиеся на практике познавали новое в агротехнике Увлеклись. И горшочков с рассадой было подготовлено столько, что их стали продавать населению. Первыми покупателями, конечно, были учителя, и я в том числе. Все учителя имели земельные участки для огородов. Обработка огородов облегчалась тем, что весной их вспахивали с помощью школьной лошади. Таким образом, моя жизнь налаживалась. А в конце 1957 года я была реабилитирована.
Справка о реабилитации 1957 г.
Семейная жизнь складывалась по-разному. Отношения с свекровью были теплыми, родственными. Она, по возможности, помогала нам продуктами. Поселок химлесхоза, где она учительствовала, снабжался лучше, чем наше районное село. Свекровь старалась обновить и пополнить мои туалеты. Ей были приятны мои педагогические успехи.
Совсем по-другому складывалась жизнь у мужа — кустаря-одиночки. Без своего круга, без перспективы. И хотя он не отставал от требований жизни, но в данных условиях не чувствовал себя на месте. Муж устраивался преподавать электротехнику в школе, труд. Не получилось. Дети не понимали его своеобразности, он не понимал их. Заработок от фотографии был, но радости, удовлетворения не было. Да и походы по деревням-поселкам в любую погоду также нелегкое дело.
В семье пока еще было взаимопонимание. Оба мы любили поэзию, музыку. Владели музыкальными инструментами. Играли, он — на мандолине, я — на гитаре, пели популярные в то время военные и послевоенные песни. Часто к нам присоединялись соседи, если не петь, то хотя бы послушать. При обработке фотографий я также помогала ему на всех этапах: проявление, печать, сушка. Не владела я только ретушью. Добросовестно собирала его в походы. То есть, в семье была нормальные взаимоотношения.
На учительские вечера муж, конечно, ходил, но все больше ощущал, что он чужой этим людям, в то время как я была и принята коллективом, и оценена. Разумеется, рано или поздно это должно было произойти. Он, способный, ответственный, знающий и умеющий врач, силой внешних обстоятельств выбит из своей колеи. Неудовлетворенность вызывала недопонимание в семье. Появились первые размолвки.
После амнистии (1956 год) мы получили возможность поехать в Москву (Мытищи), встретиться с моей мамой и сестрами. Деньги у нас были. Я неплохо зарабатывала в двух школах, да и муж своими странствованиями обеспечивал достаток. Кроме этой радости — встречи с близкими — мы полностью использовали возможность ликвидировать отставание в культурной жизни. Как у мужа, так и у меня в течение более десяти лет не было возможности приобщиться к новинкам культуры. Каждый день были музеи, выставки, театры.
Но мы с мужем не забывали о том, что нужно упрочить свое положение в жизни. Мужу следовало доучиться и досдать необходимые предметы в 1-м Московском медицинском институте, а мне окончательно решить, какую профессию выбрать в дальнейшем, посвятить себя педагогике или медицине. К медицине меня также очень влекло. Наши походы по учебным заведениям прояснили обстановку. В медицинских институтах в то время не было вечерних и тем более заочных отделений. Для мужа это был приговор, для меня тоже. Но для меня оставалась педагогика. Помимо того, что я уже работала по специальности, я обучалась на Всесоюзных заочных курсах иностранных языков, об этом я уже упоминала выше. Для получения диплома об их окончании необходимо было очно сдать экзамен по немецкому языку. Я решила держать экзамен. Мне попались умные и доброжелательные экзаменаторы. Прежде чем внести меня в список экзаменующихся, со мной провели собеседование. Узнав, что я уже работаю учителем и хочу им остаться, мне объяснили, что их диплом не является документом о высшем педагогическом образовании. Следовательно, получать этот диплом не имеет смысла. Посоветовали, не откладывая, обратиться на факультет иностранных языков какого-нибудь педагогического института. Так я немедленно отправилась вместе с мужем в Ростокино, где в то время находились вечернее и заочное отделения 1-го МГПИИЯ (Московского государственного педагогического института иностранных языков).
В приемной комиссии, ознакомившись с моими документами, не могли дать окончательного ответа, так как для заочного обучения надо иметь справку о работе в школе по данной специальности. Время еще было. Срочно отправила запрос в РОНО. И... не получила ответа. Дело в том, что к тому времени заведующим отделом народного образования был назначен приехавший немец Фридрих Фридрихович Шмунк. Свою жену Ирму, по образованию учительницу начальных классов, он определил на мое место в общеобразовательную школу. Мне была оставлена школа рабочей молодежи. Но работа у заменившей меня Ирмы не ладилась. Я полагаю потому, что, владея немецким языком, она плохо знала русский и преподнести предмет учащимся в доступной форме не могла. Поэтому работалось ей трудно. Она часто «заболевала». Как только она не являлась, завуч тут же посылал за мной, и я замещала «заболевшую» к великой радости детей. Создавшаяся ситуация, конечно, была неприятна заведующему РОНО, мужу Ирмы. А тут еще и мое желание получить высшее образование по специальности. Вот он и решил притормозить процесс.
Не получив ответа от высшего начальства, я отправила телеграмму с просьбой о справке директору вечерней школы Марии Афанасьевне Шахмалиевой. Через неделю справка была у меня на руках. Документы были приняты, а после собеседования на немецком языке (у меня был аттестат отличника) последовало и зачисление в студенты.
В этом же году состоялась установочная сессия. Я почувствовала себя крепко стоящей на ногах и решила сменить местожительство для получения постоянной работы в школе без всякой конкуренции. По возвращении я обратилась в КрайОНО. Меня принял сам заведующий тов. Балаев, который, ознакомившись с моими подтверждающими документами, на выбор предложил шесть мест. Я выбрала район и школу, расположенные на трассе железной дороги, чтобы было удобнее ездить на учебные сессии в Москву. Так я оказалась в восьмилетней школе поселка Шпалозавод Нижнеингашского района, где и проработала около четырех лет.
У мужа все складывалось сложнее. Наблюдая мою успешную работу в школе, многолетнюю работу своей матери, учительницы начальных классов, и высокую оценку трудов, он решил также заочно закончить педагогический институт. Специальностью он избрал химию, так как в медицинском институте, который он не закончил, этот предмет преподавался серьезно. Общеобразовательные дисциплины также могли быть зачтены. Подав документы на заочное отделение химического факультета Красноярского пединститута и будучи зачисленным без всяких помех, он в следующем же году досдал необходимое и был переведен на третий курс. А когда мы прибыли в Нижнеингашский район, то назначение в Шпалозаводскую школу я получила в соответствии с направлением КрайОНО, а муж как член семьи был направлен в ту же школу в качестве учителя трудового обучения и физкультуры. Мужчин в школе и тогда не хватало. Но овладение повседневным педагогическим трудом ему не давалось. Я старалась по мере возможности помогать ему. Доставшееся ему классное руководство на деле осуществляла я. Он оставался романтиком и в жизни, и в школе. Наверное, и знания, и любовь к своей основной профессии врача омрачали ему действительность. Он опять был в начинающих. А ведь в лагере несмотря на то, что он был заключенным, с ним считались вольнонаемные врачи, ему доверялись трудные участки.
За эти годы я получила реабилитацию, начал добиваться ее и муж. Когда я уезжала в Москву на экзаменационную сессию, то использовала эту возможность для посещения Генпрокуратуры и хлопот по делу мужа. И вот зимой, во время нашего второго года жизни в поселке Шпалозавод я привезла мужу справку о реабилитации. В те годы очень четко работали комиссии по пересмотру дел репрессированных в 30-е — 40-е годы. И теперь, получив возможность по-другому строить свою жизнь, мой муж решил, а я и его мать полностью поддержали это решение: закончить и документально подтвердить свою специальность врача.
Уже во время летних каникул муж обратился в 1-й Московский медицинский институт с ходатайством о восстановлении. Оно было удовлетворено. Очередной учебный год мы с сыном Юрием провели в Шпалозаводе, а муж в Москве.
Такие получились мои «университеты», в которых я усовершенствовала русский и немецкий, изучила латынь, английский, латышский, еврейский, украинский языки. Выучила наизусть много стихов поэтов-классиков (кстати, отличная тренировка для памяти).
По возвращении из мест далеких у меня не было трудностей в учебе в институте иностранных языков, не было сложностей в педагогической и преподавательской работе.
Из таких эпизодов и сложилась моя судьба.

В.П. Посник в 2012 г.

Ее педагогическая работа продолжилась в школе при фабрике «Передовая текстильщица", куда она пришла сразу после освобождения. Годы лагерей не смогли сломить эту хрупкую, утонченную женщину. Она осталась такой же интеллигентной, вежливой, не потерявшей чувство юмора. Но главным ее качеством, по-прежнему, оставался профессионализм учителя. Работа с учениками, человечность, остались в ней также неизменными.
На одной из встреч выпускников школы № 22 мкр. Текстильщик г. Королёва Елена Павловна Посник была почетным гостем. Она поделилась с учениками своими воспоминаниями, которые отдала в редакцию, и которые вскоре были опубликованы. Среди гостей, были и бывшие ее ученики, которые 50 лет назад сидели за партой и слушали урок, который вел их любимый учитель. (Курсив мой А.П.)
Нижний ряд слева направо: Агеева Надежда, Рябова(Карпова) Тамара, Коптелина Ольга, Посник Е.П., Шенцова Надежда, Кульнева Нина.
Средний ряд: Рязанова Людмила, Евтехова Лидия, Краснова Светлана, Кузьмичева Ольга
Верхний ряд: Упатов Игорь, Огдин Александр, Рахманов Валерий, Попов Владимир, Шепелев Вячеслав, Егоров Анатолий, Корнеев Сергей.
[1] Воспоминания Е.П. Посник публиковались с сокращениями в журналах «Архангельская старина». 2012. № 1 и «Подмосковный летописец». 2012. № 2.
[2] В гор. Молотовске в 1938 г. был создан исправительно-трудовой лагерь «Ягринлаг», получивший название по острову, на котором он первоначально размещался — остров Ягры. Лагерь был предназначен для строительства судостроительного завода. В настоящее время здесь расположены предприятия по строительству и ремонту атомных подводных лодок «Севмашпредприятие» и «Звездочка». В Ягринлаге было девять отделений и несколько лагпунктов.
[3] Агтэ Файшон Алековна, родилась в 1906 г. ; экономист завода. Проживала: г. Молотовск (Северодвинск). Арестована 13 декабря 1937 г. Приговорена: Тройка УНКВД по Архангельской области 29 декабря 1937 г., обв.: по ст. 58-10 ч.1 УК РСФСР. Приговор: лишена свободы сроком на 10 лет. 03 сентября 1939 г. освобождена в связи с прекращением дела за недостаточностью улик. Реабилитирована 12 марта 1993 г.
[4] Размещался в деревне Рикасиха, в 14 км от Молотовска на дороге Молотовск — Архангельск.
[5] Аузиньш Хельмут (Гельмонт) Петрович.
[6] Посник Борис Михайлович (1919-2003), будущий муж Елены Павловны.
[7] На самом деле Ванеев Анатолий Анатольевич (7.03.1922 — 5.11.1985) не был политическим деятелем. По специальности он преподаватель химии и физики. Из семьи революционеров. Его дед, Анатолий Александрович Ванеев (1872-1899) — один из соратников В.И. Ленина по организации петербургского «Союза за освобождение рабочего класса».
[8] В лагпункте деревни Малая Кудьма около 2 тысяч заключенных строили водовод и дорогу между Молотовском и рекой Солзой.
[9] Один из поселков, из которых выросло Ванино в 50-х годах прошлого века назывался Тишкино. Поселок был назван в честь Ивана Тишкина, проживавшего на берегу бухты Ванина в начале 20-ого века. По одним источникам Тишкин был плотником, по другим - рыбаком, а еще есть версия, что он был первым русским лесопромышленником на берегах бухты.
[10] Бутугычаг в переводе с эвенского значит «Долина смерти». Свое название место получило, когда охотники и кочевые племена оленеводов из родов Егоровых, Дьячковых и Крохалевых, кочуя по реке Детрин, натолкнулись на громадное поле, усеянное человеческими черепами и костями, и когда олени в стаде начали болеть странной болезнью - у них выпадала вначале шерсть на ногах, а потом животные ложились и не могли встать. На руднике Бутугычаг в 1948-1955 гг. добывали уранит — урановую руду.
[11] Ладейщиков Валерий Александрович, 25.01.1914 (г. Лысьва Пермской обл.) - 06.2001(г. Белореченск Краснодарского края), журналист, поэт. В колымских лагерях и ссылке с 1935 по 1956. Дважды приговаривался к смертной казни за участие в группах сопротивления (1942, 1944) с последующей заменой на каторжные работы.
[12] Семёнов Григорий Михайлович (13.09.1890—30.08.1946) — казачий атаман, деятель Белого движения в Забайкалье и на Дальнем Востоке, генерал-лейтенант Белой армии.
ОТЛИЧНИК НАРОДНОГО ПРОСВЕЩЕНИЯ

К сожалению, ввиду отсутствия материала мы не можем удостоить подробным биографическим повествованием всех учителей школы поселка при ф-ке «Передовая текстильщица», хотя безусловно они этого заслуживают. Но есть такие яркие личности, чей след оставленный в истории, лежит на поверхности. Одна из них Инна Николаевна Рябоштан. Под ее руководством в школе был создан музей В.И. Ленина. Он стал единственным музеем такого рода среди всех школ города. Как руководитель музея Инна Николаевна проводила большую воспитательную и поисковую работу. О ее жизни, стойкости, неутомимой энергии, практическом опыте и общественной работе мы и расскажем в нашей статье.
Инна Николаевна Рябоштан (Горенко) родилась 5 ноября 1926 года в Полтаве (УССР) в бедной рабочей семье. Отец рано бросил семью, вслед за смертью младшего брата Инны. Несмотря на горечь утрат мать Инны не опустила руки, а сделала все, чтобы поднять дочь на ноги. Она работала уборщицей, валяльщицей одеял, санитаркой в больнице. В 1933 году голод, охвативший Украину и другие черноземные области СССР, вынудил их покинуть родные места. Семилетняя Инна с мамой перебрались на Кавказ, в город Орджоникидзе (Владикавказ). Спустя некоторое время они обосновались у родственников в рабочем поселке Зугрэс (название образовано от Зуевской ГРЭС) на Донбассе. Здесь они прожил вплоть до самой войны. Инне было 14 лет, когда по радио она услышала о бомбардировке врагом Киева. Тогда никому и в голову не могло прийти, что столицу Советской Украины вскоре придется оставить. А уже в конце октября 1941 года немцы войдут в Зугрэс.

И.Н. Рябоштан 1951 год.

Вспоминает сама Инна Николаевна Рябоштан: «С приходом немцев начался грабеж. Продукты отсутствовали, люди голодали. Мы бегали на колхозное поле искать мерзлую картошку, свеклу, морковь. Мы стали сушить лебеду, листья липы и печь из них лепешки. Настала зима, все покрылось снегом, голод стал особенно невыносим. Начали пухнуть ноги. Мама решила идти пешком в Запорожскую область к своей тетке, которая жила в деревне близ города Б.Токмак. Там мы попались немцам. Нас, как и многих других, закрыли в помещении комендатуры, а ночью погрузили как скот в грязные товарные вагоны и отправили в неизвестном направлении. Только утром мы узнали, что нас везут в Германию. По прибытии в Германию нас поместили в специальный распределитель, где делили на группы и отправляли по рабочим местам. Мы попали на фабрику, которая располагалась в подвальном помещении и называлась Рюрем-Бау. Кроме нас там были и другие пленные из порабощенных стран Европы. Мне как подростку приходилось выполнять подсобную работу. Обращались с нами строго, унижали. Это продолжалось вплоть до мая 1945 года, пока бойцы Красной Армии не освободили тех, кто остался в живых. Слезы радости трудно было сдержать при виде наших воинов-победителей».

После возвращения на Родину Инна Николаевна окончила с отличием отделение акушерства и гинекологии медицинского училища. Но в медицинский институт поступать не стала, (семь лет учебы ей показались слишком большим сроком) а подала документы в педагогический институт на исторический факультет.
Вспоминает дочь Инны Николаевны Виктория Михайловна: «Закончив пединститут, мама вышла замуж за военнослужащего Рябоштан Михаила Петровича. Когда мне было 3 года, папу перевели в Московскую область под город Загорск (Сергиев Посад) в деревню Шарапово в воинскую часть особого назначения. Конечно, работы для мамы по специальности там не было, и она стала работать в местной библиотеке. В 1957 году папу направили на учебу в академию связи в город Ленинград, мама поехала вслед за ним. И снова работа в библиотеке имени М.Ю. Лермонтова на Литейном проспекте. Потом она работала воспитателем в интернате. В 1961 году после окончании академии папу направили в НИИ-4 (поселок Болшево города Калининграда) и мама наконец-то смогла начать работу в восьмилетней школе поселка Текстильщик в должности учителя истории и географии».
6-а класс 1962 год.
1-й нижний ряд, слева направо: Трифонов Алексей, Степанчук Наталья, Кравцов Виктор, Тишулин Николай, Блюцард Людмила, Голубев Владимир.
2-й нижний ряд, слева направо: Древаль Юрий, Баева Надежда, Рябоштан И.Н., Боброва Нина, Харькова Валентина, Белоус Татьяна.
2-й верхний ряд, слева направо: Мокренский Александр, Терешкина Надежда, Сибилев Владимир, Пулькова Ольга, Тимофеева Галина, Марастьева Татьяна.
1-й верхний ряд, слева направо: Путилин Алексей, Дегтярь Александр, Карпухин Александр, Царьков Александр, Григорьев Владимир, Алексеев Владимир, Сухоруков Николай.
В 1962/63 учебном году Инна Николаевна была назначена классным руководителем 6а класса. Это был ее первый и любимый класс.
Походы, экскурсии, встречи с интересными людьми, поисковая работа, создание школьного музея В.И. Ленина, тимуровская работа, участие в слетах, конкурсах пионерской организации - вот неполный перечень той большой и интересной работы, которой руководила Инна Николаевна. Благодаря ее усилиям в 1964 году класс стал победителем областного соревнования пионерских отрядов и получил звание «Отряд – спутник семилетки», а почти все ученики класса получили путевки во Всесоюзный пионерский лагерь «Артек».
Бородино. Возле бюста Барклая-де-Толли.
Инна Николаевна проработала в школе долгие 27 лет. За эти годы через ее руки прошло ни одно поколение учеников. И всем она старалась уделить внимание. Сколько дорог было исхожено за эти без малого три десятилетия! (Центральный дом работников искусств (ЦДРИ), Дом композиторов, дом на Котельнической набережной, «поэтические вечера Ю. Визбора, Е. Евтушенко, И. Кашежевой в Политехническом музее». Поездки по городам и памятным местам: Бородино, Калуга, Калинин (Тверь) и др.
Музей им. В.И. Ленина и его первые экскурсоводы (сидят: Женя Жирнов, Ольга Сидорова. Стоят: Лариса Тельнова, Володя Щипин, Леня Попов. 1963/64 уч. год).
За свой труд Инна Николаевна Рябоштан была награждена медалью «За доблестный труд. В ознаменование 100-летия со дня рождения В.И. Ленина», нагрудным знаком «Отличник народного просвещения РСФСР».

Статья подготовлена на основе материалов Н.В. Голубевой и В.М. Вороновой.
ЗИНАИДА СТЕПАНОВНА БЕЛОВА родилась в 1933 году в деревне Слободка Ульяновского района Орловской области. Девочке исполнилось всего семь лет, когда началась война и немцы заняли её родную деревню. Ее отец Степан Яковлевич ушел на фронт в первый год войны. Мать осталась одна с тремя детьми; помимо Зинаиды в семье были ещё мальчик и девочка. Вскоре не станет и мамы, и все трое попадут в детские дома. В 1944 г. десятилетняя Зинаида оказывается в детском доме в деревне Тарасовка Мытищинского района Московской области. Здесь же она получает начальное образование.

Белова З.С. фото конца 1960-х гг.

Шли годы. Окончив семь классов, по ходатайству администрации Тарасовского детского дома Зинаида Белова поступает в Зарайское педагогическое училище. Отношение к детдомовским в училище было хорошим, что способствовало спокойному обучению, не задумываясь о неравенстве. В 1954 г. по окончании педагогического училища Зинаида Белова возвращается в Тарасовку в надежде получить работу в местной школе. Но получает распределение в соседнюю школу поселка при фабрике «Передовая текстильщица». Жить поначалу пришлось на съемной квартире. Местные с радостью принимали жить молодых учителей. За это им полагались бесплатно дрова и уголь.
Учитель Белова З.С. ведет урок 1950-е гг.
Зинаиде Степановне хорошо запомнился первый пробный день в школе: «Здание старой двухэтажной школы было маленьким и ветхим, и казалось с трудом умещало всех учеников. Удобства были на улице. Набирались два первых класса. Коллега была опытной учительницей, все старались отдать детей к ней. Меня, естественно, никто не знал, и, видя моё смущение, она подошла ко мне, шепнув, чтобы не волновалась, что все будет хорошо, и вложила мне в руку сложенный листок бумаги. На нем были фамилии учеников, на которых следовало обратить внимание». Это были потенциальные отличники, и они прекрасно дополнили друг друга – учительница и ученики.
Уже после первого выпуска родители стремились отдать своих детей Зинаиде Степановне. А ученики первого выпуска еще долго поддерживали отношения со своей первой учительницей. И она помнила их всех поименно.
Первый набор учеников 1947 года рождения.
Нижний ряд слева направо: Асосков Вячеслав, Попов Анатолий, Васильев Александр, Белоус Татьяна, Гольскова Нина.
Средний ряд: Ероманс Галина, Миронова Людмила, Борзенкова Людмила, Зорина Людмила, Цветков Александр, Мельникова А.Т., Белова З.С., Можайков Виктор, Терешкина Наталья, Голубева Татьяна, Ермакова Галина, Голубкова Зинаида.
Верхний ряд: Боженков Сергей, Николаев Вячеслав, Шутов Юрий, Кулешов Лев, Тутаев Геннадий, Зоннэ Тамара, Денисенкова Наталья, Добровольская Надежда, Никулина Света, Багров Николай, Доманин Николай, Шелехин Николай.
В ноябре 1961 года у Зинаиды Степановны рождается дочка, которую она назвала Лариса. В мае 1962 года еще одно значимое событие - завершилось строительство нового здания школы. Кирпичное трехэтажное здание выросло буквально за год. Чтобы придать облику школы привлекательный вид, все три летних месяца учителя, родители и сами школьники облагораживали территорию: убирали остатки строительного мусора, сажали деревья. 1 сентября 1962 года новая школа распахнула двери. Школьники и учителя получили просторные классы и рекреационные помещения: мастерские, спортивный и актовый зал (столовая). Школа стала работать в одну смену.

З.С. Белова в молодости

В мае 1964 года завершилось строительство учительского дома. Теперь учителям не нужно было ютиться на съемных квартирах и в подвальном помещении, как это было в старой школе. Зинаида Степановна вместе с дочкой получила комнату в трехкомнатной квартире. Ее соседкой оказалась другая учительница Валентина Ивановна Зорина, преподававшая черчение. Ее дочь Людмила была среди учениц первого набора Зинаиды Степановны. Дружеские отношения семьи Беловых и Зориных продолжались долгие десятилетия.
В 1964 году Зинаида Степановна окончила факультет методики обучения начального образования Московского государственного заочного педагогического университета (МГЗПИ). За десять лет преподавания, азы знаний у нее получили ок. 100 выпускников. Среди них были и те, кто добился немалых жизненных высот. Среди них: Г.В. Абазова – врач – кардиолог поликлиники № 2 (Костино); Е.С. Аистова – учитель истории Российской школы; И.В. Алексеев – учитель английского языка школы № 2; Е.И. Терентьева – учитель математики Российской школы; В.И. Щипин – военный дипломат, историк, филолог. Последующие годы Зинаида Степановна старалась быть не только преподавателем для своих учеников, но и другом, старшим товарищем, к которому они не стесняясь могли обращаться. Были случаи, когда Зинаида Степановна помогала построить отношения своим питомцам, как в случае с Игорем Громовым и Еленой Аистовой. Кто бы мог подумать, что правильно составленное письмо, в дальнейшем приведет к крепкому браку.
Второй набор учеников 1951 года рождения. (фото Н.Б. Кулешова)
Нижний ряд слева направо: Кислицкая Наталья, Ярославцева Татьяна, Иванищева Ольга, Зайцев Василий, Посошникова Наталья, Тельнова Лариса.
Второй ряд слева направо: Нефедов Александр, Жирнов Евгений, Лындин Юрий, Квартальнов Виктор, Безус Валерий, Новиков Валерий, Виткалова Надежда, Черникова Надежда.
Третий ряд слева направо: Барулин Евгений, Кулешов Михаил, Тимофеев Сергей, Ярославцева Надежда, Николаева Наталья, Сотников Анатолий, Каптелина Евгения.
Верхний ряд слева направо: Крюков Виктор, Щипин Владимир, Ергучева Ирина, Сидорова Ольга, Белова З.С., Сибелева Нина.
В ознаменование победы советского народа над фашистской Германией по распоряжению Калининградского Горисполкома жителям, чьи семьи погибли или пострадали от зверств фашизма, полагалась отдельная жилплощадь. В феврале 1975 года Зинаида Степановна Белова, (родителей которой отобрала война, а саму сделала инвалидом, оставив отпечаток на всю жизнь) въехала в новую квартиру. За годы работы в школе Зинаида Степановна зарекомендовала себя не только хорошим, грамотным преподавателем и снискала любовь учеников, но также вела большую общественную работу.
Белова Зинаида Степановна была награждена медалью «Ветеран труда» и Почетной грамотой Министерства просвещения РСФСР.
В 1988 году Зинаида Степановна Белова вышла на заслуженный отдых, отдав 34 года любимому делу. Казалось, быть рядом с семьей, воспитывать внуков, это новый жизненный этап…Но тоска по школе, по любимой профессии оказалось сильней. Из этого удручающего состояния ей помогла выбраться новый директор школы Н.В. Голубева, предложив 60 летнему учителю вернуться в школу.
В сентябре 1993 года Зинаида Степановна снова набирает первый класс и погружается в работу. После его выпуска она становится завучем начальных классов. Последующие полтора десятилетия Зинаида Степановна среди руководителей начальным образованием в школе; делилась опытом с молодыми коллегами. Педагогический талант учителя в сочетании с душевностью, добротой и чуткостью снискали ей любовь и авторитет среди учащихся, коллег и родителей.

Материал подготовлен на основе школьных сочинений учеников МБОУ СОШ № 22 г. Королёва

Зинаида Степановна Белова 2000-е гг.

ПЕРВЫЙ УЧИТЕЛЬ


У каждого в жизни был первый учитель. И у каждого свой, который запомнился на всю жизнь. Именно он, первый учитель увлекает учеников в путешествие по школьному миру. Словно первые строки песни «С чего начинается Родина? С картинки в твоем букваре», начинаются первые школьные дни первоклассника. Сюда можно еще добавить первый звонок и торжественную линейку. И, конечно, улыбку первого учителя, добрую искреннюю, запоминающуюся. Ведь очень многое зависит от того, какой человек будет с тобой первые четыре года учёбы в школе.

Быть первым учителем не так-то легко. Это большая ответственность не только перед детьми, но и перед родителями. Нужно быть готовым к тому, что ты все время в центре внимания. Как заслужить доверие, как правильно выстроить работу, чтобы добиться авторитета и любви? Это по-прежнему остается тайной искусства, которым обладает первый учитель. В противном случае тебя ждет разбор на высшем уровне. И пощады не будет. Родитель, это самый строгий судья. А если принять во внимание тот факт, что школа в которой работает первый учитель находится в маленьком поселке, где большинство жителей прошло путь от школьной скамьи в соседнем классе до члена партийной ячейки фабрики и знает всё и вся, каждый твой шаг на особом контроле.

Но эти мысли тут же улетучиваются, когда первый учитель входит в класс и видит счастливые лица и задорные глаза. В груди сразу теплеет и чувства становятся взаимными.

В этой статье мы познакомим вас с учителями начальных классов и их учениками школы поселка при фабрике «Передовая текстильщица.

Дорофеева Елизавета Алексеевна
(учитель начальных классов в 1912– 51 гг.)
Елизавета Алексеевна родилась в 1892 году в большой семье фабричных работников Дорофеевых, которые состояли в родстве с Мазановыми, семьей, также трудившейся на Куракинской фабрике. Ее отец начал работать у Сапожниковых с момента основания фабрики и дослужился до счетовода. Родной брат Алексей Алексеевич занимал должность конторщика, взял себе в жены дочь Антона Сергеевича Мазанова Пелагею. Все они окончив школу Сапожниковых в Куракино трудились здесь же на фабрике. Елизавета Алексеевна же пошла своим путем.

Дорофеева Е.А. 1948 год.

Окончив Московскую женскую гимназию в 1912 году, она пришла преподавать в Куракинскую школу. В 1919 году став заведующей, она сплотила вокруг себя профессиональный, дружный коллектив. За два предвоенных десятилетия через ее руки прошли десятки жителей поселка фабрики «Передовая текстильщица».
Среди ее учеников были: Сдобнов Андрей, Голямина Анастасия, Самсонова Анна, Самсонов Леонид, Кормач Александр, Трутнев Александр, Шаборда Мария, Жигастов Иван, Каптелин Николай, Крутов Василий, Косинерова Лидия, Ермакова Мария, и др.
Дорофеева Е.А. с классом, (рядом с ней слева супруги Небольсины) 1934 год
После войны у Елизаветы Алексеевны начались серьезные проблемы со зрением. В 1948 году она взяла свой последний класс. В 1949 году, незадолго до ухода Указом Президиума Верховного Совета СССР за успехи в педагогической деятельности, за безупречную и долголетнюю работу учительница начальных классов Елизавета Алексеевна Дорофеева была награждена орденом Ленина.
Дорофеева Е.А. с классом 1947 год.

Лифанов Кузьма Иванович


Лифанов Кузьма Иванович (10.11.1905, д. Воробьево Перестряжской волости Козельского уезда Калужской губернии – 6.08.1941, пропал без вести под Таллином на нарвском направлении). Родился в многодетной середняцкой семье.
Закончив церковно-приходскую школу в соседнем селе Дудино, с апреля по декабрь 1918 работал пастухом в родной деревне, пас стадо коров односельчан. В 1919 пас коров у кулака в Дмитриевском уезде Курской губернии. В летние месяцы 1920 – 1922 гг. вновь работал пастухом сельского общества дер. Марфинка Мошонской волости Мещовского уезда Калужской губернии. С перерывами учился в школе-семилетке, которую закончил в 1923 г.
В том же году вступил в комсомол. В 1923 – 1924 гг. работал чернорабочим на Никольском кирпичном заводе (Покровское-Стрешнево под Москвой), а в 1925 г. несколько месяцев трудился на торфоразработках вблизи станции Редкино Октябрьской железной дороги.
В феврале 1926 г. был назначен заведующим волостной избой-читальней в с. Дудино, а в сентябре был избран секретарем комсомольской ячейки Перестряжского сельсовета. Публиковал заметки о комсомольской жизни в районной газете «Козельский коммунист».
В августе 1927 г. вступил в члены ВКП(б).
В ноябре 1927 г. был призван в ряды РККА, службу проходил при Козельском райвоенкомате. После демобилизации в августе 1929 г., с 1 сентября учился в Калужской окружной совпартшколе, которую закончил в ноябре 1930 г. и тут же был направлен в совхоз «Красная Заря» в с. Малино Московской области на должность секретаря ячейки ВКП(б).
К этому времени К.И. Лифанов женился на Евстолии Васильевне Кузнецовой. В 1932 г. у них родился сын Евгений.

Кузьма Иванович Лифанов 1940 г.

В совхозе «Красная Заря» Кузьма Иванович проработал только 10 месяцев – его назначили заведующим районным отделом народного образования (РОНО) Малинского райисполкома. На этой должности он работал до июня 1934 г., пока не был переведен заведующим Мытищинским РОНО Московской области.
В июне 1936 г. перешел на должность заведующего орготделом Мытищинского райисполкома, а в 10 августа был направлен директором 7-летней школы поселка фабрики «Передовая текстильщица» (ныне средняя школа № 22 г. Королёва Московской области).
С 1937 по 1941 гг. учился на заочном отделении исторического факультета Московского областного педагогического института.
К.И. Лифанов сидит в центре во втором ряду
В 1938 г. в семье Лифановых было уже трое детей: в 1935 г. родилась дочь Светлана, а в 1938 – сын Станислав.
13 июля 1941 г. Мытищинским райвоенкоматом К.И. Лифанов был призван в ряды РККА и направлен в 952 стрелковый полк 268 стрелковой дивизии на должность политрука минометной роты. Дивизия формировалась в г. Загорске Московской области (ныне Сергиев Посад) с 7 июля 1941 г. из состава пограничных и других войск НКВД.
В июле 1941 г. части дивизии были переброшены в Ленинград, оттуда с 31 июля 1941 г. полки совершили марш до Красногвардейска (Гатчина), где были погружены в эшелоны и через Нарву (3 августа 1941 г.) переброшены в Эстонию на подступы к станции Кабала, где по мере прибытия, поэшелонно вводились в бой с наступавшими силами 26-го армейского корпуса вермахта. Все это время Кузьма Иванович вел оживленную переписку с семьей. В одной из открыток он писал: «Страшно идти в неизвестный смертельный бой, но долг заставляет делать это решительно и смело».
Сын К.И. Лифанова Станислав Кузьмич в 2011 г. вспоминал, что в августе 1941 г. семья получила извещение о том, что отец пропал без вести. Вплоть до 1955 г. семья пыталась разыскать хоть какие-то следы Кузьмы Ивановича, но все запросы в Министерство обороны и другие организации по поводу судьбы отца не дали никаких результатов.
Многое объясняют строки из пояснительной записки к спискам безвозвратных потерь 268 стрелковой дивизии, направленной 17 октября 1941 г. начальником штаба дивизии полковником Сорокиным в Управление по укомплектованию войск Генштаба РККА:
«Книги и списки по учету личного состава со всей документацией штаба 952 стрелкового полка сгорели вместе с автомашиной, которая была разбита миной.
Учетные данные на начсостав частей в связи с краткими сроками формирования соединения в штабе дивизии отсутствуют.
В отношении лиц начсостава, пропавших без вести, доношу, что принятые меры к розыску не дали положительных результатов. Предположительно, что эти лица начсостава оставлены на поле боя как убитые при отходе частей дивизии из Эстонской ССР».

К.И. Лифанов в центре, среди учеников семилетней школы фабрики "Передовая текстильщица" 1937 год. (фото из архива О.В. Сидоровой)
Источники:
1. Российский государственный архив социально-политической истории. Регистрационный бланк члена ВКП(б) Лифанова К.И. 1936 г.;
2. Центральный архив Министерства обороны. Ф. 58. Оп. 818884. Д. 48;
3.Список населенных мест Калужской губернии на 1914 г. Калуга, 1914. С. 41;
4. Семейный архив Лифанова С.К

Материал подготовил В.И. Щипин

10.10.2023 г.

Курская Галина Ивановна


К 1954 году вскрылись проблемы в развитии образования на фабрике «Передовая текстильщица». Восьмилетняя школа поселка и ее педагогический состав не отвечали требованиям времени. Со своими 77% по успеваемости она значительно отставала от школ Мытищинского района. Из 17 учителей, работавших в школе, только пять были с высшим образованием, двое с неоконченным высшим. У остальных было среднее образование. Перед новым директором школы И.А. Малышевой была поставлена задача в кратчайшие сроки изменить ситуацию.

В течении пяти лет в поселковую школу пришли более десятка молодых, энергичных, квалифицированных учителей как по подготовке начальных классов, так и по спецпредметам. Среди этой плеяды учителей была и Галина Ивановна Киселева.
Галина Ивановна Киселева (в замужестве Курская) родилась в 1939 году в г. Зарайске. После окончания Зарайского педагогического училища, она получила распределение в школу при фабрике «Передовая текстильщица». На первом этапе была учителем начальных классов в стенах старой школы. С переходом в новую школу - в группе продленного дня.
Мягкий характер, душевная доброта и либеральные методы воспитания притягивали многих ребят, ставя Г.И. Курскую в разряд любимых учителей.

Галина Ивановна Курская 1962 год.

Но были и радикально настроенные ученики, которые пользовались этой добротой и открыто демонстрировали свой протест, как в поведении, так и в знаниях.
Окончив заочное отделение МГЗПИ (Московский государственный заочный педагогический институт) она перешла в группу продленного дня.
Именно в группе продленного дня раскрылись организаторские способности Галины Ивановны. Это нашло отклик в организованном ею для младших классов школьном кукольном театре. Это вызывало большой интерес среди учеников, которые своими руками могли делать кукол, сцену и многому учиться, разыгрывая свой спектакль.
Все это делалось в группах продленного дня, когда в стенах школы был организован досуг для учеников. Дети были с разными способностями, и некоторые плохо понимали, что от них требуют. Галине Ивановне пришлось много потрудиться над дисциплиной, чтобы привить ученикам самостоятельность и усидчивость, и в конечном итоге заинтересовать.
Галина Ивановна прекрасно ладила не только с учениками, но и с учителями, со многими у нее сложилась крепкая и многолетняя дружба. Среди них были З.С. Белова, Н.С. Мостепанюк и др. З.С. Белова была не только другом, но и наставником на первом этапе.

Подруги. Н.С. Мостепанюк и Г.И. Курская

1980-е гг.

Дружба в учительской среде - это еще и взаимовыручка. Всегда рядом окажется человек, который поддержит, поможет советом, где-то подменит.
Галина Ивановна проработала в школе поселка Текстильщик вплоть до середины 1980-х гг. По выслуге лет, отработав 25 лет, будучи еще молодой женщиной, она вышла на пенсию и все последующие годы посвятила себя семье.
Верхний ряд слева направо: Кузьмин Андрей, Мельников Юрий, (…), Лавренюк Николай, Агеев Геннадий, Мишин Александр, (…)
Второй верхний ряд: (…), Николаев Александр, Городничев Владимир, Гончаренко Евгений, Пискунов Николай
Второй нижний ряд: Насонкина Надежда, Терентеевская Любовь, Курская Г.И., Чуркина Галина, (…), (…).
Нижний ряд: (…), Гусарова Татьяна, Сухорукова Татьяна, Рязанова Ольга, Рябова Елена, Краснова Евгения, Груздева Ольга?
Фотоматериал для статьи предоставлен Б.Я. Курским.

P.S. Будем очень благодарны читателям за помощь в восполнении пробелов с опознанием учеников.
Щелоченко Зинаида Михайловна родилась 11 июня 1927 года в станице Панфилово Сталинградской области. В 1950 году, окончив Московский Государственный педагогический институт им. В.И. Ленина (МГПИ) по специальности «русский язык и литература», а также «логопед-дефектолог», первое время работала в Сокольниках в детском дошкольном учреждении с детьми, имевшими дефекты речи.
В 1948 году приехала в поселок при фабрике «Передовая текстильщица», где жили в студенческом общежитии, находившемся в бывшей усадьбе купца Алексеева в Любимовке. Здесь же она познакомилась с Игорем Евгеньевичем Щипиным, за которого в 1950 г. вышла замуж. В этом браке родилось двое сыновей: Владимир (1951 г.р.) и Андрей (1952 г.р.). Двое маленьких детей не позволяли Зинаиде Михайловне продолжать работу в Москве, и она вынуждена была найти место ближе к дому. Этим местом стала семилетняя школа поселка Текстильщик.

З.М. Щелоченко 1958 год.

(фото из домашнего архива В.И. Щипина)

В середине 50-х годов Зинаида Михайловна вместе с семьей отправилась по комсомольской путевке на освоение целины. После возвращения в 1956 году приступила к своим обязанностям в школе. На первом этапе ей поручили начальные классы. Первый набор состоялся в 1956 году. Спустя год она уже преподавала русский язык и литературу в 5-7 классах.
В своей работе она прибегала к методам, позволявшим наглядно продемонстрировать школьникам пройденный материал и лучше усвоить тему. Для этого были организованы литературные экскурсии в Ясную Поляну, Дом-музей Гончаровых, Дом-музей Тютчева и др.
В 1960-е гг. окончила двухгодичную школу журналистики при газете «Калининградская правда». Вместе с ней училась ее коллега А.Т. Григорьева, с которой сложились тесные дружеские отношения. Зинаида Михайловна была заядлым театралом и с удовольствием ходила на спектакли, как классических авторов, так и современных.
В 1970-е гг. была депутатом поселкового совета Текстильщик, возглавляя комиссию по образованию. Выйдя на пенсию в 1983 году, иногда продолжала работать приглашенным учителем, подменяя заболевших или уволившихся коллег.
Скончалась 25 апреля 1998 года. Похоронена на Болшевском кладбище.
1959 год.
1й нижний ряд, слева направо: 1й – Андрюхин Николай; 2й – Колотилихин Анатолий; 3й – Карпухин Александр; (…); 5й – Григорьев Владимир; 6й – Венедиктов Владимир; 7й – Дегтярь Александр; 8-й Бритасов Лев; 9-й – Шепелев Анатолий.
2й нижний ряд, слева направо: (…);(…); 3й – Уткин Василий; 4я Юшина Любовь; 5я – Черникова Любовь; 6я – Щелоченко З.М.; 7я Маликова Светлана; 8-я – Зайцева Елена; 9я – Ярославцева Раиса; 10я – Груздева Татьяна; Садова Лидия?
2й верхний ряд, слева направо: 1я – Быкова Нина; 2я -Демидова Валентина 3я – Сафина; 4я – Панферова Марина; 5я – Косинерова; (…) Любовь; 7я – Сдобнова Татьяна; 8-я – Кононова Вера; (…); 10- Миронова Ольга
1й верхний ряд, слева направо: 1я – Тимошкина Надежда; 2я – Антипова Раиса; 3й – Алексеев Анатолий; 4й- Галямин Евгений; 5й – Мокренский Александр; 6й – Путилин Николай; 7й- Шепелев Вячеслав.
Попова Александра Николаевна родилась 19 января 1890 года в Москве, в семье диакона Преображенской церкви на Болвановке Попова Николая Федоровича. В 1907 году окончила Московское Филаретовское Епархиальное женское училище, получив квалификацию - учитель 1 ступени.
В 1908-10 гг. в качестве учителя она оказалась в Александро-Мариинском приюте для беззащитных детей Братолюбивого общества. Участвовала в благотворительных акциях приюта для детей сирот.
Дальнейшая педагогическая карьера Александры Николаевны похожа на скитание. За 10 лет ей пришлось сменить пять школ в разных уголках Московской губернии.
С 1910-15 гг. в Надмошенской школе Дмитровского уезда Московской губернии.

А.Н. Попова 1950-е гг.

С 1915-18 гг. учитель Всехсвятской школы (одноименного села) Московского уезда. В настоящее время территорию села занимают московские районы Аэропорт и Сокол. В 1918-20 гг. в составе Бутырского совета г. Москвы. В этот же период она вступает в профессиональный союз работников просвещения. Эта организация на добровольных началах объединяла учителей, воспитателей, профессоров и преподавателей вузов и других учебных заведений.
В 1920-24 гг. в Ассауровской и Деденевской школах Дмитровского уезда Московской губернии.
С 1924 года и до конца своих дней она проживала в поселке при фабрике «Передовая текстильщица», здесь же в школе I ступени она вела начальные классы. Александра Николаевна Попова относилась к той категории учителей, которая с легкостью находила общий язык с детьми, даже с трудными. Сказывался опыт, приобретенный во время работы в приюте. Она была «палочкой выручалочкой» для заведующей школой, когда нужно было усмирить тот или иной класс. Из воспоминаний ученицы В.В. Тимофеевой: «А.Н. Попову все очень любили, она всегда интересно объясняла урок. Никогда не повышала голос и при этом всегда в классе была полная тишина».
В доказательство тому общественным контролем за работой учителей А.Н. Поповой была вынесена благодарность.
Помимо школьной работы Александра Николаевна активно участвовала в общественной жизни поселка.
В 1928 году была избрана членом Пролетарского волостного совета от рабпоссовета «Текстильщик» от народного образования, где озвучила необходимость строительства на территории нашего района школы II ступени. Необходимость была обусловлена тем, что многие ученики, окончив 5 классов, не имеют возможности учиться дальше.
В 1930-х гг. А.Н. Попова становится членом драматического кружка при клубе поселка. С ее подачи на местной сцене ставились многие классические произведения, а также пьесы советских драматургов.
Александра Николаевна проработала в школе поселка Текстильщик вплоть до начала Великой Отечественной войны, и все эти годы ее благородный труд находил высокую оценку, как со стороны учеников, так и со стороны родителей, с которыми Александра Николаевна тесно общалась.
А.Н. Попова с учениками своего последнего набора 1941 г. Среди учеников: Ульянова А., Гашкина В., Суханова, Панчешук И., Родина.
В конце 1940-х А.Н. Попова была одной из тех, кто выступил за воссоздание при фабрике школы рабочей молодежи (ШРМ) и входил в учительский состав в первых двух наборах.
В 1950-е гг. занимала должность заведующей технической библиотекой.
Александра Николаевна Попова прожила долгую, интересную жизнь. Она скончалась в 1983 году на 94 году жизни. Будучи одинокой, она проецировала свое внимание и любовь на окружающих. Последние годы А.Н. Попова посвятила урокам мудрости и богатого жизненного опыта, которым делилась с молодым поколением поселка. Сидя на лавочке в окружении школьников, она могла подолгу беседовать с ними на разные темы. Ее рассказы были интересны и взрослым, поэтому память об этом удивительном человеке дошла и до наших дней.
А.Н. Попова (в центре) с соседями по дому Н.Б. Кулешовым и Е.В. Пининой 1981 г. (фото из архива Н.В. Голубевой)
Made on
Tilda